Роман на послезавтра

Приглашение не было случайным. Мелкой сетью Зильберберг вычерпывал океан знакомств своей падчерицы и всё достойное аккуратно опускал в свой аквариум — небольшой загородный дом-дворец на берегу Истринского водохранилища. Впрочем, там плавали и другие представители ихтиофауны, и в разное время — разных видов искусств. Но осенью и зимой там были сезоны литературы.

Лёше всё объяснили так, что там всё располагает для творчества. Большая светлая комната с авторской копией Зинаиды Серебряковой над большой двуспальной кроватью, отдельная ванная, в эркере — письменный стол. Полный пансион. Прислуга, прошедшая стажировку во Франции. Общество современных русских интеллигентов. Интернет. Природа. Лыжные и пешие прогулки в сосновом бору или на снегоходах по льду Истринского водохранилища. Подлёдная рыбалка. Баня русская, баня финская. Кёрлинг, боулинг, скроллинг (насчёт скроллинга не уверен). Всё, что угодно как для души, так и для тела. Условие Зильберберг поставил лишь одно: временно Лёша не должен был видеться с Кариной. Проверка чувств, так сказать. Взамен Лёше разрешалось один раз в неделю принимать кого-либо из своих друзей. Последнее являлось исключительной привилегией, и она была дана Лёше в благодарность за то, что тот побил Мыколу Грыжуна. Да, это факт. На дне рождения они подрались. Не знаю точно, как именно это случилось (я ушёл раньше), но дрались они по всем правилам. Сцепились ещё на кухне, потом выкатились в коридор, затем на лестничную площадку и — вниз по всем девяноста шести ступенькам. Внизу Лёша победил. Так сказала Полина. Грыжун уехал обратно в Киев.

Первой к Лёше в гости съездила, как всегда, Вика. Это стало уже традицией. В последнее время она вращалась вокруг нас, как планета вокруг двойной звезды. Вернувшись, Вика сказала, что Лёша приглашает Макара к себе. Я закашлялся. Мы сидели в кафе «Шоколадница», и я доедал за ней песочное печенье.

— Он просит, чтобы ты ему его привёз, — повторила она, мужественно забрав у меня последний кусочек печенья.

— Макара?

— Он рассказывал о Макаре, а Бербер поверил. Говорит, что от маленьких собак большие не рождаются. Просит показать. Ну что, отвезёшь?

— Кому? Бербер — это Зильберберг?

— Партийная кличка. Отвезёшь?

— А Чилду ему заодно не привезти?

— Нет, только Макара.

— Какой умный. А берберы у нас случайно не семиты?

— Берберы не семиты, а Зильберберг не еврей. Он немец.

— Так уж.

— Владик, если я говорю, что он немец…

В последнее время Вика изменилась. Она уже не казалась такой безусловно красивой, какой была раньше. Всё реже в глазах мелькало то детское капризное требование, чтобы её все любили, иначе она умрёт. Смерть её больше не пугала. Она нашла путь к бессмертию. Она уже издала две книжки стихов, её охотно печатали, приглашали выступать. Теперь она точно знала, что любят за что-то. Её любили за стихи. Любили всё больше, а она всё чаще оставалась одна. Вика чем-то болела. Я не знал, чем она болеет, и даже не был уверен, болеет ли. Просто однажды она сказала, что теперь на ней может жениться человек только с повышенным чувством долга.

— У тебя, правда, ничего не случилось? — спросил я.

— Нет, — ответила она.

Я взял её руку. Потискал ладонь, потом сжал запястье, дошёл до локтя. Рука внутри была твёрдой, но сверху легко сдвигалась тонкая, сетчатая, пупырчатая кожица. Вика отняла руку.

Я заказал ещё кофе, она сделала глоток и вытащила из моей пачки сигарету.

— Я хочу поговорить с тобой, Влад.

— Ну.

— Потом.

— Говори сейчас.

— Потом. Когда отвезёшь Макара, — сказала она и, сделав несколько неглубоких затяжек, потыкала сигаретой в пепельнице.

— Кажется, я догадываюсь, — сказал я.

— Да?

— Да. Мне кажется, я тебя понимаю.

— …маешь? — спросила она, поправляя на своих висках волосы, как будто её огорчала стрижка.

— … маю.

— Влад. Я хочу вас о чём-то попросить.

— Попроси.

— Я хочу… не могли бы вы… Лёша или ты… помочь мне родить ребёнка.