Роман на послезавтра

— Да.

— А что тебе больше понравилось?

— В общем-то, всё.

— Психологично?

— Жизненно.

— Значит, понравилось. А кто больше из героев? — не унимался он. — Только честно. Про «мне нравятся больше… обои» — можешь даже не заикаться. Это сделали до тебя. Короче, как тебе на твой вкус? Только без «жизненно».

— Ну…

— И без «ну».

— Драматургично. Да. Чувствуется внутренняя драматургия. Я бы даже сказал, что это серьёзная драма…

— Драма? А, пожалуй, ты прав. Пусть будет драма. Пока. Начну думать о пьесе.

— Начинай.

Рыбка продолжала брать уроки актёрского мастерства и уже играла в небольшом репертуарном театре.

Не знаю, сколь глубоко Лёша погружался в мир драматургии, но через месяц он резко вынырнул и шумно объявил теперь уже о своём дне рождения. «Приглашаются все!» — возбуждённо кричал он в трубку, словно у него началась кессонная болезнь и безудержно кипит кровь.

Поскольку было лето и все в отпусках, людей собралось немного, и это хорошо, что немного. Нам хватило и одной парочки, которую пригласила Рыбка. Не знаю, бывало ли такое раньше, чтобы она приглашала каких-то знакомых к себе домой, но это было в последний раз — точно. Приглашёнными оказались красавица и чудовище. Она была уже состоявшейся актриса, игравшая в том же репертуарном театре, а он, как минимум, большим (огромным!) поклонником этой актрисы.

Трудно его было описать сразу. Внешне Мыкола Грыжун походил на взрослого бурого медведя, поставленного на тонкие ножки от молодого лесного кабана. Подбородок его начинался от самой грудины и сильно отвисал вниз, розовый и гладкий, как вымя. Слегка косоротый, говорил он немного, но при разговоре делал ртом так, будто косит траву — с замахом от самого плеча и сочным пришвырком, соответствующим вжику косы. А произнося «у нас, в Украине», он вообще копировал Леонова в роли Доцента из «Джентльменов удачи» (когда тот набок глотает слюну). Глаза у Мыколы были самые нормальные, но, глотая, он страшно зажмуривался — так глотают лишь дети с ангиной да африканские роющие лягушки, которые проталкивают внутрь пищу методом утапливания глазных яблок. Ел Мыкола с удовольствием и этим очень понравился Лёшиной маме, тете Ларисе, отвечавшей, чтоб «стол был яств».

— Может быть, съедите ещё? — то и дело подходила она к Мыколе с блюдом жаркого.

— Та не можу уже! Кубатура желудка не позволяэ. — И он хлопал себя ладонью по животу, демонстрируя кубатуру.

Актрису, спутником которой он был, звали Карина. Я находил её необычно красивой. Они сидели прямо передо мной, через стол, и я невольно смотрел то на него, то на обоих. Не знаю, почему так бывает, но если чересчур долго приглядываться к одному человеку, то потом достаётся и другому. Нет, всё в ней было прекрасно, лишь ротик напоминал горловину шёлкового мешочка с продёрнутой внутри резинкой. Когда красавица улыбалась, резинка сильно растягивалась, демонстрируя полный комплект зубов цвета «Блендамед» и две влажные розовые десны. Никто бы не сказал, что это было слишком уж некрасиво. Необычно — да.

Карина относилась к тому типу женщин, чей ум развивается из красоты, из умения пользоваться своей красотой. У неё, вероятно, он развился из умения произносить слово «ты». Она владела всем спектром частот этого односложного высказывания — от эротического ты-мурлыкания, заставлявшего сидящего рядом мужчину класть ногу на ногу, до энергичного ты-приказа пойти и повеситься. Приказ не действовал, по-моему, только на Мыколу. Принудить его к отказу от радости жизни не сумел бы даже всеямайский консилиум шаманов вуду. Мало того, он сам научился использовать это слово.

— Ты! — нежно взрыкивал, поворачиваясь к Карине. — Ты для меня всё! Ты моё наше всё! Ты мой Пушкин!

— Шевченко, — поправляла она.

— Тарас! Да я за Тараса та ридну мову… А ты моё всё! Ты моя любимая, — и он рушился головой хряка на тонкое девичье плечико (с расчётом затем позволить ему скатиться на высокую девичью грудь). — Ты моя любимая-разлюбимая!

— Шо-о?! — деланно возмущалась Карина, отжимая его голову назад и ставя в вертикальное положение. — Разлюбимая?! Да ты уже пьян!

— Нидьжють! Я могу доказать. Дозволь мне стать твоим мужем.

— «Муж» — это лишь три седьмых от «мужчины».

— Я не три седьмых. Я все сто седьмых! Значит, да?

— Значит, нет.

— Как же я теперь буду жить?

— Как и раньше жил.

— Без тебя?

— У тебя же есть секретарша. — Карина обидчиво доставала сигарету.

— То не то! — сопел Мыкола Грыжун и вытаскивал золотую зажигалку размером с бензоколонку.