Страница 61 из 121
— Да мне всё равно.
— У нас с ней ничего не было.
— Всё равно.
— А чего тебе не всё равно? — вдруг вскочил и заорал он. — Чего тебе вообще не всё равно? Ур-род чёртов!
Я воткнул ножик в землю. Короче, мы подрались. Не так, конечно, как показывают в кино — чтобы правой в голову. Нет, мы просто перемахнулись. А потом ещё слегка покатались по земле. Нормально. Как в детстве. Но он взял меня на удушающий приём, так что всё-таки пришлось повозиться. Возились мы на луке, а потому немного пропахли. Юркая бабушка прибежала с лопатой и стала нас разнимать. К счастью, она делала это черенком и старалась бить только по ногам, но, к несчастью, никак не замечала, что Лёша зажал мою голову именно ногами. Когда на следующий день мы копали картошку (каждый на своём конце огорода) моя голова походила на большую фиолетовую картофелину. Лёша тоже не выглядел как огурчик, но ведь мы и копали не огурцы!
Возможно, мы бы ещё долго не помирились, если бы на следующее утро юркая бабушка не отправила нас чистить колодец. Там, работая на глубине шести метров, черпая затхлый ил и меся сапогами жижу, горбясь под ударами капель размерами с баклажан (чем ближе к центру Земли, тем крупнее локальные сгустки материи, находящейся в жидком агрегатном состоянии — физика!) и понимая, что первыми телескопами древних были именно такие дыры в земле, но, увы, вместо звёзд наблюдая одну только не совсем трезвую Лёшину голову, а иногда и голову критика Растопчина-Заблоншина, только с каплей на носу и в очках (пока очки не упали и булькнули передо мной в жижу) … — там я многое успел передумать и перевспоминать.
Да, возможно, я не так высок ростом и силён, как другие, и к тому же вот только что потянул левый бицепс (их у меня и нет, да вот левый нашёлся), и ещё, возможно, чересчур комплексую из-за криво пришитого уха или из-за чего-то ещё, но я знал в этом мире что-то такое, чего не знали они. Был случай, когда я со своей мамой и Вика со своими родителями ходили в зоопарк. Культпоход. На каникулах. Мы ходили ещё в первый класс. В зоопарке Вика впервые увидела дикобраза (я тоже его впервые увидел, но речь не обо мне). Дикобраз оказался альбиносом. Он лежал в углу похожий на охапку шампуров или шпаг. Вдруг он открыл и закрыл глаза, и все увидели, что из-под кучи шпаг выглядывает вся эта удивительная, вся розовая, будто замшевая мордочка. Вику так это потрясло (или испугало), что она схватила меня за руку. Вероятно, она хотела схватиться за руку отца, но его рядом не было, и она схватилась за меня. Рука была незнакомой, горячей, такой горячей и незнакомой, что в сердце моё мятным ручейком внезапно устремилось такое, что не назвать одним словом. Я и сейчас могу это выразить только описательно. Это как если бы я держал за руку очень маленького ребёнка. Её ребёнка. Возможно, даже не от меня.
После колодца мы ещё немного расслабились и ещё угостили Растопчина. На удивление, он оказался мужиком крепким и, продвигаясь через деревню в приблизительном направлении своей дачи, проявил силу, отчасти поколебавшую наши представления о сейсмоустойчивости деревенских заборов и плетней. Тогда же нам стало ясно, что он никогда не устанет бросаться на небоскрёбы и если не квартиру, то уж будку консьержа себе он точно отвоюет.
Уложив Растопчина спать, мы с Лёшей вернулись к дому и забрались на копну сена. Накануне юркая бабушка купила целый тракторный воз, свалив его во дворе, чтобы завтра мы с Лёшей перетащили всё сено на сеновал. Давно наступила ночь, было новонолуние, звёзды резали глаза своей яркостью, а Млечный путь — молочной густотой. Эта молочная река без кисельных берегов на всё видимом нам отрезке, от горизонта до горизонта, светила так ярко, что не надо Луны. Одним концом река изливалась прямо на Комплекс, где небо было размыто подсветкой от окон и фонарей.
Лежалось нам хорошо. Воздух постепенно становился холодным, и мы всё глубже зарывались в сено. В полудрёме, я был уже не прочь уступить давлению юркой бабушке и хоть завтра купить полуразвалившийся дом её бывшей невестки (пока тот совсем не развалился). Я совсем уже спал, когда Лёша начал громко вскрикивать и дёргать руками сено, будто его кто-то душит…
Он сам заговорил о той ночи на Кутузовском проспекте, когда убил велосипедом мистера Трайшо. Заговорил сразу, словно спросонья не удержавшись в пределах кошмара. Вначале он был сумбурен, но я попросил его не торопиться и рассказать всё. Сказал, что ему станет легче.
— Чего рассказывать? Я ведь даже не знаю. Ехал-ехал, никого не царапал… Видно, вильнуло переднее колесо. А за рулём оказался бандит, такой здоровенный, типа в малиновом пиджаке, с брюхом на кресте. Нет, с крестом на брюхе. Я удирать, он за мной. Так всё и началось. Гонка. Я тротуаром, а он за мной. Я через газон, он за мной. Я поперёк Кутузовского и в парк, он и туда несётся за мной, да ещё врезается в другую машину. А та машина включает мигалку и за ним. Там тоже не слабаки. А за теми кто-то ещё, из сопровождения. Уже целая кавалькада. А он вцепился мне в зад. Я снова через Кутузовский и дровами домой, он не отстаёт. А они за ним. Обернуться не могу, они слепят фарами. Короче, гнали, как зайца. Даже не помню, как влетал к нам во двор, наверное, обернулся, да тут и врезался башкой в столб. Ну, тот, что левее мусорных баков, ты знаешь. И лежу. А они привезли на капоте сбитого мужика.