Роман на послезавтра

— Ага, — ответила Вика, — как-нибудь. — И вдруг: — «Ой!» — она вспомнила, что сегодня у Лёши день рождения. Быстро купив в «Спорттоварах» спиннинг, она понеслась на этот день рождения с такой скоростью, что критик, отправившийся после этого разговора прямо на штурм своего элитного жилья, ещё успел воспользоваться услугами Вики как водителя при доставке своего тела назад. И приехал он не один. В тот день в салоне Викиной машины с самого утра болтался ещё один человек. То был Евгеша, Евгений Александрович Март, один из её клевретов, деятель давно и хорошо нам с Лёшей знакомый, вот только Растопчин-Заблоншин знал Евгешу гораздо дольше и лучше (последние тридцать лет эти два человека пребывали в состоянии глубокой неумолимой вражды, а всё потому, что критик отказывался признавать поэта гением, причём в письменном виде, поскольку в силу устного слова Евгеша не верил). Естественно, что едва выехав из Москвы, они тут же разругались, и каждый просил Вику остановиться, чтобы вышвырнуть другого из машины, а то они это сделают на ходу. К счастью, никто никого не одолел. Критик был, конечно, покрупнее и половчее, однако в тот день он снова пострадал во время штурма жилья, так что силы были равны. Так они и не утихомирились до самой деревни. Когда же Вика высадила критика у его дома, поэт отправился в Москву обратно пешком.

— Замучил он меня хуже чёрта, — вспоминал Лёша, рассказывая о том, как он догонял Евгешу, уходящим по просекам на восток. — Всю жизнь на страже своего самолюбия. Но я его вернул, привёл к себе, хотя потом уже не смог выгнать. Мы еле с Викой спровадили его к Растопчину…

— Вы с Викой?

— А что?

— Да нет. Я больше о Евгеше. А ты не боишься, что он проболтается? А то уже и?

Лёша сгорбился и, как лошадь, подёргал кожей спины, сгоняя севших на неё комаров. Потом отёр ножик о штаны и с наслаждением поскрёб спину лезвием.

— Ну, если он проболтается…

— Вика его убьёт? — предположил я.

— Он вечен. Убьют меня.

— Так уж и?

— Так уж, так уж, — и он ненадолго замолчал. — А, может, и уже. Может, я уже мёртв, и это моя последняя бесконечная галлюцинация затухающего сознания. И небо, и дом, и… — И Вика, подумал я. — И ты, — сказал он.

— Это хорошо.

— Что хорошо? — не понял он.

— Покойник перед смертью шутил.

— А. Это-то.

Лёша снова взялся за ножик и принялся обрезать луковицы: белая мохнатая попка заподлицо, стебель — на ширину ладони. Последнее было необходимо затем, чтобы заплетать луковицы в косы (я надеялся, нас делать это не заставят). Мы работали молча, простоты между нами не было. Лёша часто отрывался от работы и смотрел вдаль, на синий закат с садящимся в тучу солнцем, на лес и на пойму, где река извивалась лентой. Он делал вид, что наслаждается красотой и ненатурально вздыхал — ну, так, чтобы в этом вздыхании слышались слова классика: «Чуден Днепр при тихой погоде». Чуден, чуден. Если только не думать, как заботливо наша память вычленяет эти слова из рассказа «Страшная месть», где в безвыходной пропасти мертвецы грызут мертвеца…

— Я тут недавно об это читал, — сказал он. — Влияние католичества. Хтоническое сознание. Страхи, пугавшие ещё кельтов. Гоголь всю жизнь простоял на краю этой пропасти между католичеством и православием. Он и Русь, птицу-тройку, гнал страной мёртвых душ. Любил классик, пишут, покойничков…

— Чёрт его знает.

— Ну да. Не зря боялся, что его похоронят живым. Говорят, когда вскрыли гроб…

— Он, кстати, похоронен в Москве, — сказал я.

— Что, правда? Я этого не знал.

— Никто этого не знает.

— Стой. А что мы это… о покойниках? — вдруг забеспокоился Лёша, словно и не сам начал эту тему. — Тебе они интересны?

— Не знаю. Наверное, лишь один.

— Это кто?

— Это то.

До сих пор также Лёша игнорировал и все мои попытки спросить и той ночи на Кутузовском проспекте, когда он своим горным велосипедом задавил насмерть несчастного мистера Трайшо, агента МИ-6. Но сейчас он будто на всех обозлился и начал подстрекать сам:

— Так спроси! — уставился он на меня, — Так спроси и о нём! Спрашивай! А то жмёшься, как та девица на пляже. Ей: «Девушка, у вас вся спина голая!» А она: «Я с незнакомыми мужчинами не знакомлюсь».

— Иди к чёрту!

— Не обижайся, Вла.

— Не называй меня «Вла»!

— Хорошо, Вла.

Это было совсем нехорошо. Лёша тоже щурил глаза. Какое-то время мы молча резали лук, отворачивая от него головы и подставляя глаза под ветер.