Страница 39 из 121
— Не понял. Так ты говоришь, что теперь это всё уже не наше, а чьё-то?
— Ну, я…
— То есть всё это принадлежит какому-то хрену, которого мы знать не знали и видеть не видели?
— Ну… если по закону.
Слава растерянно посмотрел на Надю. Та покачала головой. Слава тоже покачал головой. Теперь уже оба сомневались в моём состоянии.
Не знаю, возможно, я что-то путал. Память загружалась в мою голову хаотично. Но я делал всё, чтобы они не воспринимали моего друга в качестве какого-нибудь новоявленного помещика-латифундиста. Лёша, говорил я, это молодой высокоразвитый фермер, собирающийся здесь выращивать… ну, он, в общем, ещё не остановился на конкретной сельскохозяйственной культуре или породе скота.
— Тут надо посоветоваться. Тут надо очень посоветоваться! — несколько раз повторил Слава и встал, чтобы выйти, но Надя не выпустила его из-за стола. Насупившись, Слава достал бутылку «220 на 410» и демонстративно себе налил. Надя равнодушно отвернулась. Я тоже отказался.
— Мине! — потребовал клоп и протянул перепачканную едой руку.
Семья Альковых ужинала в почти полном составе. Не было только зятя-бурята, но тот вообще был так застенчив и скромен, что больше походил на местное привидение, материализуясь в субстанцию потемней и погуще только этажом ниже, где продолжал обустраивать семейное гнездо. Его молодая супруга, простоватая дочь Альковых, сидела за столом, как мадонна, держала на коленях ребёнка и отщипывала для него и себя кусочки тушёного кролика. Если ребёнок чересчур уж топырился, она на время его придушивала меж одинаково пышных грудей и руки. Получался небольшой перфоманс с уклоном в кинематографический хоррор.
Сын Альковых, бывший студент-наркоман, был тоже здесь. Он вёл себя довольно недружественно и отпускал в мой адрес всякие неприятные замечания. Впрочем, заткнуть его оказалось просто. Хватило только намёка, что я знаю про коноплю, видел небольшую плантацию конопли, вымахавшей выше бурьяна и теперь заметной издалека — стоит только взобраться на кучу земли, оставшейся после рытья фундаментов…
Родители не заметили, как остановился взгляд сына, и это позволило мне возвратить разговор к теме Лёши. Разговор был односторонний. С их стороны, в основном, он состоял из сосредоточенного молчания. Когда я закончил, они всё ещё молчали. Ситуацию спасла Чилда. Собака сидела под столом, а тут вылезла и уселась между Славой и его дочерью, подняв на хозяина свои красные, вечно виноватые и вечно обиженные глаза.
— Ты чего? — уставился на неё Альков-отец. — Скажи, что голодная, и я тебе не поверю.
— Ти сио? — немедленно повторил внук и, быстро сдёрнув с тарелки обкусанную кроличью ножку, свесился головой вниз: — Скази, сьо гоёдная и я тии не повею!
Собака с лязгом схватила кроличью ножку, едва не отлязгнув заодно и детскую ручку. Воспользовавшись переполохом, студент-плантатор объявил себя сытым и смылся. Мы снова заговорили о Лёше, который, по моим предположениям, мог находиться где-то здесь.
— Ещё раз, как его зовут? — спросил Слава.
— Лёша. Алексей. Алексей Лю. Лю — это его фамилия.
— Он китаец?
— Русский.
— Фотография есть?
— Есть.
У меня, конечно, были припасены фотографии, на которых Лёша был виден наиболее чётко. Я выложил всю пачку на стол, а потом ещё и разложил веером.. Кончиком ножа я показывал, где там Лёша. Слава почему-то остановился на той фотографии, где мы были запечатлены вместе. Там мы только-только вылезли из палатки на южном солнечном склоне Алтая, и оба художественно потягивались, а Лёша ещё и жмурился на манер проснувшегося лисёнка.
Эту фотографию сделала американка Джили, фотожурналистка. Она снимала для «Нэшнл Джиогрэфик» и «Гео» и уже объездила в поисках экзотики всю Сибирь. Для нас она стала первой иностранкой, которую мы считали своим братом. Джили всегда ходила в просторных шортах и вечно отвислой майке. В майку можно было заглянуть сверху и беспрепятственно просмотреть всю Джили до пупа. Руки и ноги у неё были твёрдые, как морёное дерево. И столь же сухие. Как ножки определённого предмета мебели. Это я вспоминаю к тому, что возраст Джили был уже тот, когда из гарнитура уже исключалась кровать. Но Джили это не останавливало. Джили влюбилась в Лёшу. Она снимала его во всех видах и ракурсах. Вот он, залитый оранжевым солнцем, опирается на мшистый валун и делает вид, что прислушивается к духу гор (на самом деле, это была первая стадия отравления китайской тушёнкой). Или вот он забрёл по колено в ледяную горную речку и, дрожа как вибратор, общается с духом воды. Или вот он сутуло и узкоплече стоит на большом валуне, засунув руки в карманы, и смотрит в синее небо. Всё это выглядело чрезвычайно вдохновенно. Перед глазом Джилиной камеры даже самый-распресамый, самый дохлый москвич должен был превращаться в наследственного шамана, ведущего род от великого бога Тенгри. Джили потратила на моего друга кучу пленки, но мне достался только тот снимок, где мы стоим перед входом в палатку.