Роман на послезавтра

После тундры Лёша уже не мог задерживаться в Москве. Вскоре он объявил, что едет в Юго-Восточную Азию. Это будут Вьетнам, Таиланд, Лаос, может быть, Камбоджа. Короче, влажный голос Меконга. Нормально. Очень даже нормально. Он уже сделал себе прививки и теперь обновлял заграничный паспорт. Но сначала он захотел попрощаться — с родителями, с нами, с Москвой.

Накануне Нового года Лёша прикатил к нам на древней, по техпаспорту — белой, а фактически жёлто-пёстрой, как в леопардовой шкуре, машине. Он купил её якобы для того, чтобы ездить к родителям в Сергиев Посад, и ещё ни разу её не мыл, чтобы не усиливать ржавчину. Я же подозревал, что он купил эту рухлядь лишь затем, чтобы подешевле закончить самоубийством и не поехать в Юго-Восточную Азию. Резина на машине была летняя и лысая.

— Боже, как ты доехал? — ужаснулась Вика, увидев, как он паркуется рядом с её машиной.

— Отлично доехал, — усмехнулся тот. — Куда ветер дует, туда и машина едет.

— Ты с ума сошёл! Срочно купи зимнюю резину!

— Гм. Купи. Купило кошка заступила.

— Что?

— У нас так на Севере говорят. На какие шиши?

— Ну… мы могли бы…

— Вы! — презрительно фыркнул Лёша.

Он фыркал. А у нас деньги были. Мы только что купили новый «шевроле», на котором больше ездила Вика и к которому относилась нежней и внимательней, чем ко мне. Обо мне она, во всяком случае, никогда и ни с кем не говорила часами. Я не слышал. Тем ужасней для неё было услышать то, как надпись «Chevrolet» прочитал Лёша.

— Что это у тебя за черволёт? — презрительно сказал он, морща нос.

Я ничего не понимаю в этой жизни. Вика не набросилась на него с кулаками. Она его поцеловала. Это было уже при мне, я был дома, из-за Нового года пришёл раньше, когда Вика, лстясь, замурлыкала, не возражаю ли я, если она даст Лёше нашу машину, чтобы он, чтобы, да, чтобы съездил к своим родителям в Сергиев Посад, а то у его машины, лысая резина. И пока я на неё глядел…

— Лёша, — сказала она, приложив ладони к его щекам. — Ты обещаешь, что с нашей машиной всё будет хорошо?

— Да, — кивал Лёша, стараясь не потерять контакта с её ладонями. — Да. Да.

Потом начал наступать Новый год. Лёша клялся, что вернётся ещё до боя курантов, но он приехал далеко за полночь и сразу начал шуметь, звать на улицу подышать воздухом, пустить парочку петард.

Вика отказалась. Она чувствовала себя нездоровой и рано надела свой красный халат (теперь она любила всё красное), подавая этим сигнал, что перед сном хотела бы немного побыть одной. В нашем кругу друзей и знакомых она оставалась единственным человеком, который вёл дневник. И каждый год, когда праздник заканчивался, она начинала новую тетрадь. Эту тетрадь она покупала заранее и долго хранила, а в Новый год возбужденно нюхала. Запах новой тетради наполнял её существование счастьем на все триста шестьдесят пять дней вперёд. Вот и сейчас, забравшись с ногами в большое мягкое кресло под наш фамильный торшер, она сначала вдоволь нанюхалась тетради, а потом открыла её и стала делать первую запись. Тут же к ней пришёл кот. Он лёг на спинку кресла, положил голову на одну вытянутую лапу, другую свесил вниз. Каждые пять минут кот озабоченно просыпался, вытягивался в длину, по-бегемотски зевал, а потом, балансируя весом живота, судорожно вытягивал вперёд обе лапы и дотрагивался до Викиных волос выпущенными по самый ужас когтями. Его ноздрёвские бакенбарды топорщились от удовольствия жить.

Лёша почему-то решил, что эту идиллию Вика с радостью променяет на его приглашение полезть с ним вместе на крышу и пускать оттуда петарды. Вика отказалась, тогда он страшно обиделся и в отместку чопорно попросил у неё позволения взять со стола круглую декоративную свечку — красный шар, наполовину уже выгоревший внутри. Шар был нужен ему для поджигания фитилей.

На улице я осмотрел наш «черволёт». Он был грязный, в салон пахло какой-то кислятиной, к педалям прилипла сосновая хвоя, а на заднем сиденье лежал арбалет. Такой же валялся у меня дома, со сломанным спусковым крючком. Подобные штуки мы когда-то покупали чисто из баловства — наряду с оптическими прицелами для бельгийских винтовок и колумбийскими мачете для рубки дров на рыбалке. Из своего арбалета я, помнится, стрелял только раз, на озере Селигер. Тогда я подстрелил Лёшин поплавок. Сейчас свой арбалет Лёша решил использовать для стрельбы петардами. Он открыл багажник и сунул мне в руки охапку больших китайских петард. Потом он окинул наш двор, по-прежнему шумный, с компаниями неспящих людей, и кивнул «полезли!»

Путь на чердак был освоен нами ещё с глубокого детства, и никакие замки, никакие меры против бомжей, не могли нам помешать найти старый лаз. Через слуховое окно мы выбрались на покатую, покрытую примороженным снегом крышу.

— Чёрт! — сказал Лёша. — Красиво, а?

Над яркой, пёстро освещённой Москвой продолжали взлетать ракеты. Их были тысячи. Дальние напоминали салют и распускались медленными шарами, ближние — щёлкали и трещали. Всё небо было в грязно-розовых тучах, подгоняемых ветром. Небо громко и беспрестанно шуршало, будто тот, кто был выше нас, без конца ворошил вверху сухую пергаментную бумагу.