Роман на послезавтра

Стоявший впереди самосвал выпустил клуб неперегоревшей солярки и, переваливаясь по грудам неровно рассыпанного щебня, двинулся вперёд.

— Спи, Гулёна, — сказал Кауров и перед тем, как включить скорость, накрыл кошку рукавом свитера

Лёша поскрёб ногтями шею под бородой и ещё больше начал походить на бородатого лиса. Трудно было сказать, что он думал.

— На ещё, — сказал я, положив несколько других листов.

Командир автобата Бурсов и его заместитель по технической части, зампотех, Давыд Кириллович Глянтц обедали в гостях. Они любили домашнюю пищу. На этот раз для них был приготовлен капустный салат, суп из дикого голубя, баранина с консервированной фасолью и крем шоколадный. Кофе и чай — на выбор. Оба выбрали кофе. Комбат Бурсов — потому что хорошо от него засыпал, Давид Кириллович — чтобы не заснуть.

Гортензия Генриховна, хозяйка квартиры, убрав тарелки, принесла кофе в джезве и разлила его по фарфоровым чашечкам. Пили долго, прихлёбывая, поглядывая по стенам, пока, наконец, сын хозяйки, Стёпа, бывший иеромонах, вечный постник, вегетарианец, довольствовавшийся за обедом только порцией капусты с орехами, не предложил своего медового зелья.

Пить зелье пошли на воздух. По широкой лоджии гулял тёплый ветер, и летали заблудившиеся пчёлы. В монастыре Стёпа был заядлым пчеловодом, но сейчас решил перейти на бортничество. Пчёл он опрощал. Где-то в глубине Кузьминского парка он ставил эксперимент по пересадке элитных пчеломаток в колоды и дупла деревьев. Но пчёлы летели назад, к людям. Медовое зелье пили из стаканов.

— Ваш подвиг, Гортензия Генриховна, опровергает известную истину, что мужчины обучили женщин всем профессиям, но не доверили лишь одну, повара! — начал произносить первый тост зампотех Давид Кириллович Глянтц и сразу перешёл ко второму тосту: Дорогой Степан Алексеевич! Позвольте и вам выразить глубочайшую нашу признательность за вашу заботу, терпение и за те неимоверно дорогие для нас минуты, во время которых мы забывали, что оторваны от своих семей, от своих, родных, близких, друзей. Ну, короче, за всё! Спасибо, как говорится…

— … этому дому, пойдём к другому, — хмуро подсказал комбат.

— … от всего сердца! — выдохнул зампотех и, зажмурившись, вылил медовуху в горло. Глаза его резко увлажнились и заморгали.

— Вы плачете, Давыд Кириллович? — распереживалась за него Гортензия Генриховна. — Ну, не плачьте, успокойтесь.

— А чего ему плакать? — откинулся за спинку стула комбат. — Чего ему плакать? То ли страшное в нашей жизни!

— А что, по-вашему, самое страшное в нашей жизни? — обрадовался возможности открыть дискуссию бывший иеромонах.

— В нашей, Стёпа. В нашей, а не твоей.

— А что в вашей?

— Давай, плесни ещё, я скажу.

— Я вам и там скажу! Алчность и неверие, пожирающие вас яко…

— Мы не львы, львы немы, так? — заученно ответил комбат.

Многие споры в этой квартире по традиции уклонялись в богословие. Уйдя из монахов, Степан Алексеевич начал сочинять главный труд жизни. Он назывался «Ядущие вместе» и посвящался значению совместной трапезы в раскрытии богоподобия человека. «Об устыжении плотоядности» — так начиналась в этой книге первая, но ещё не законченная, глава, которая открывалась описанием бескрайних равнин Серенгети с бесчисленными стадами антилоп и идущими следом львами.

— Верно, мы не львы, — сказал бывший иеромонах, разливая. — Из чего следует, что важнейшая меж людьми заповедь, доселе никаким земным гением не благовыраженная, звучит так: не пожалей куска, исчезающего во рте сотрапезника твоего!

— Так я ж о вине, — пробовал оправдаться комбат.

— Сюда же относится и вино. Ибо каждая совместная трапеза есть акт устыжения плотоядной сущности человека или, можно сказать, постепенного раззверивания его затаённой звериности, а, стало быть, малый шаг на пути приближения к вожделеемому состоянию богоподобия.

— Ну, вы тут, Степан Алексеевич, опять что-то натемнили, — внезапно вклинился зампотех, уже успокоенный хозяйкой. — Христос ел? Ел. Пил? Пил. Короче, кто нам картину тайной вечери оставил? Так он что, он тоже через еду и питьё приближался?

— Это он, Давыд, перед нами травоядность свою защищает, — кивнул комбат на иеромонаха.

— Это он говорит, что Христос нам картину оставил, — кивнул иеромонах на зампотеха.

— Это я говорю?! Ладно, не будем спорить. Каждый из нас по-своему прав. Давайте придём к общему знаменателю и выпьем за автобат!

Выпили за автобат, лениво и разборчиво закусили. Гортензия Генриховна принесла перчёного сала и маринованные зелёные помидоры. После третьей комбат и зампотех принялись оттормаживать, прося себе больше не наливать, или только по минимуму. Комбат начал всхрапывать, зампотех пил маленькими глоточками. Улучив момент, бывший иеромонах ушёл вглубь квартиры и вернулся с Библией.