Дай мне свободу. Возьми мою любовь

Присев на краешек кровати и взволнованно склонившись над мужем, Элла поймала себя на том, что едва касается его, проводя пальцами так близко к коже, как только можно, чтобы ощутить и впитать его тепло и, в то же время, не дотронуться, не разбудить даже самым легким прикосновением. Сон Рэймондо был таким спокойным и безмятежным, грудь тихо и размеренно вздымалась — нечасто ему приходилось отдыхать вот так, ни о чем не думая, в то время как впереди ждали только новые испытания для его и её страны, новые, ещё более опасные походы и битвы. И эти хрупкие минуты полного спокойствия казались Элле тем большим сокровищем, что вскоре от них могли остаться только воспоминания — лежащие на столе карты и военные атласы служили молчаливым напоминанием о том, что ждёт их завтра и что вскорости разрушит это недолгое затишье перед бурей.

Не стоило сейчас тревожить короля. Обо всем, что нужно, она поговорит с ним завтра, при свете дня, решила Элла, и никто не сможет ей в этом помешать — ни герцог Альберто, ни целая армия южан. И, собравшись уходить, бросив напоследок ещё один долгий взгляд на мужа, она не удержалась и легко коснулась губами его щеки, чтобы оставить себе что-нибудь на память об этой ночи, о её путешествии в комнату короля, в которое она могла и не поверить, проснувшись поутру.

Но едва она спустила ноги с кровати, вновь ощутив ступнями тепло деревянного пола, как сквозь тонкую ткань сорочки её вдруг обожгло цепкое касание его пальцев, сомкнувшихся на руке, и негромкий, такой знакомый голос произнёс:

— Вот ты и попалась, воришка. Куда собралась бежать?

Замерев ненадолго в желании предугадать настроение короля, Элла осторожно оглянулась — приподнявшись на локте другой руки, он смотрел прямо на неё, и в глубине его темных глаз плясали веселые огоньки без следов какой бы то ни было строгости, недоверия или прочих чувств, которые она успела себе надумать в его к ней изменившемся отношении.

— Я не хотела... — не зная, что ещё сказать, произнесла она осипшим от волнения голосом. — Я не хотела тебя будить. Не обращай на меня внимания, отдыхай. Поговорим обо всем завтра. Сама не знаю, что на меня нашло, когда я решила прийти сюда...

— Ты всё-таки пришла, — словно пытаясь убедиться в том, что княжна не мираж и не призрак, он продолжал пристально следить за каждым её движением. — Много же тебе понадобилось времени, чтобы сделать это, зная, кто я такой. Я, признаться, уже и не надеялся, — садясь на кровати и потянувшись за кувшином с водой, стоящим у изголовья, Рэймондо по-прежнему не отпускал её локоть.

— Но... почему же? Ведь ты был болен. Ты плохо себя чувствовал и я просто, — Элла поняла, что ей не хватает слов, чтобы выразить все то противоречие между стыдом, чувством вины из-за того, что он пострадал из-за неё, и желанием быть рядом. — Я не решалась тебя потревожить...

— Помнишь, что ты мне сказала тогда, в деревне, когда мы оба поняли, что между нами все взаправду? В горе и в радости, в болезни и здравии ты моя жена. Так что изменилось сейчас, Эстрелита? Почему ты не захотела делить со мной комнату и поселилась в другом крыле, у черта на куличках, как будто решила избегать меня?

— Но я... я не знала, можно ли мне... позволено ли... Вокруг тебя было так много офицеров и других подданных... Я не хотела помешать, — Элла и сама чувствовала, как неубедительно выглядят её оправдания, понимая, что струсила. Что просто испугалась этих чужаков, их ревностной любви к своему монарху, дала оттеснить себя на задворки, сразу не заявив прямо и громко о своём отношении к королю, о том, что намерена быть только рядом с ним, несмотря на то, что по закону её положение было довольно шатким. Неважно, что говорил закон этой страны — её основным законом был её муж, и он не раз говорил ей, что они друг для друга — всё.

Его следующие слова только подтвердили эти мысли:

— С каких пор ты стала рабой светских условностей, Эстрелита? Помнится, когда мы встретились впервые, ты залихватски плевала на все это. Так что случилось сейчас? Если бы ты с самого начала хотела быть здесь со мной, кто бы смог тебе помешать, моя бунтарка?

— Никто, — опуская глаза, честно призналась Элла. — Ты прав. Наверное, я испугалась всех этих перемен. И испугалась нового... тебя. Я не знала, какой ты, когда у тебя так много власти. Вернее, не так... Я слишком много знала о том, что говорили о диктаторе Рэймондо и у нас в стране, и в ближних королевствах, и мне действительно стало страшно. Я не могла понять, кто из этих людей — ты настоящий. Кто ты, король, которым меня только пугали, или бродяга, которого я знаю и люблю? Кто ты на самом деле?

— А почему король не может быть бродягой, Эстрелита? — тихо спросил Рэймондо, подвигаясь ближе. — И тот и другой легко уживаются во мне, ни один не является притворством. Ты знаешь меня получше многих, и не думай, что во дворце я другой. Как-то я спрашивал тебя — разве цыган не может быть королём и править страной вместе с тобой? Я бы и сейчас повторил этот вопрос, но одно то, что ты здесь, пусть и не так скоро, как я хотел — уже ответ, который мне по нраву, — притягивая её за локоть, повторил Рэймондо, неотрывно глядя в ее блестящие, ставшие ещё больше от волнения глаза.

— Как удивительно, — согласилась Элла, послушно подавшись ему навстречу и вновь взбираясь на кровать с ногами. — Каким разным может быть восприятие одного человека, когда мы доверяем слухам или когда смотрим сами и чувствуем сердцем. Я ведь до последнего была уверена, что между тобой и тем жутким диктатором не может быть ничего общего. А ведь на том приёме мы находились друг от друга всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Мы даже говорили с тобой!

— Да уж, разговор у нас выдался на славу! — рассмеялся король, откидывая назад голову. — Встряхнули мы это болото, которое зовётся твоим двором, Эстрелита.