Дай мне свободу. Возьми мою любовь

Элла стояла у окна, жмурясь от солнечного света, льющегося в комнату сквозь раскрытые ставни, и смотрела на задний двор, где бурлила активная жизнь. То и дело туда-сюда спешно пробегали конюхи, лакеи и помощники по кухне — вполне привычная картина из её старого мира, с разницей лишь в том, что теперь все эти люди были для неё чужими. Княжна до сих пор не понимала, кем является для них — пленницей или высокой гостьей. Все окружающие её южане, от дворовых работников до самых знатных аристократов из ближайшего окружения её мужа, относились к ней почтительно, как и полагалось по статусу, но глаза их были неизменно холодны, и в них она видела то ли неприязнь, то ли затаенную злобу, а иногда и откровенную вражду, смешанную с превосходством. Все они винили её за то, что случилось с их королём — Элла знала это и не чувствовала в себе сил хоть как-то изменить ситуацию.

Княжна не могла сказать, сколько дней прошло с того момента, как кавалер Альберто привёз её в штаб южан — сегодня она впервые встала на ноги после болезни, которая свалила её сразу же после прибытия в бывшее охотничье поместье отца. Послав горничную за календарем, Элла попросила позвать и кавалера Альберто, единственного, кто общался с ней и мог сообщить последние новости, в которых она так нуждалась.

Теперь у неё было две помощницы — одна следила за самочувствием и перевязывала раны, другая помогала одеваться и приносила завтраки и обеды. Но ни у одной из них Элле так и не удалось выведать сведения о самочувствии короля — в ответ на его имя, которое она до сих пор произносила с удивлением, они только отворачивались, делая вид, что не понимают, а однажды та, которая была её сиделкой и ухаживала во время болезни, и вовсе раскричалась на своём языке, повторяя фразу, подозрительно напоминавшую «Не надо! Вам не надо!», после чего выбежала из её комнаты — а после вернулась лишь через час, принеся неискренние извинения.

Однако что ей надо и что не надо княжна привыкла решать сама, поэтому вопреки увещеваниям доктора поднялась на ноги с твёрдым намерением выяснить, наконец, что происходит. Не для того он прошла через всю страну, прожив целую новую жизнь, чтобы снова оказаться в плену — только на этот раз в клетке равнодушной обходительности. К такому относилась с настороженностью и старая Элла, новая же категорически не желала этого терпеть.

Альберто задерживался и принцесса, чувствуя все большее волнение, медленно прошла по комнате из угла в угол. Она все ещё прихрамывала после ранения в ногу, и каждый шаг давался ей через преодоление ноющей боли, но это было лучше, чем оставаться в постели, в неведении по поводу того, что произошло за время её болезни. 

Последнее, что наверняка знала и помнила Элла, было возвращение всадников, ускакавших в лес на поиски короля. Шумиха, которая поднялась после того, как Альберто передал принцессу в руки докторов и сиделок, принявшихся обрабатывать рану и извлекать пулю, к счастью, не задевшую кость, была лишь затишьем перед бурей. Настоящее беспокойство охватило лагерь, когда немногим меньше часа офицеры снова затрубили сигнал тревоги и большие деревянные ворота затряслись от грохота так, что, казалось, они слетят с петель — стучало несколько человек сразу и во всю силу. А после началось и вовсе невообразимое — едва всадники проникли во внутренний двор, как поднялся крик, шум-гам и прочая суета, ослепившая и глушившая Эллу, которая все никак не могла понять, как в такой неразберихе южане понимают, что делать. Но, несмотря на весь этот шумный и громогласный кавардак, они действовали на удивление слажено — громкие голоса докторов и приказы военных звучали один за другим, перекрывая топот ног, горестные всхлипы и взволнованный плач сиделок, требуя освободить место, чтобы оказать королю первую помощь.

Его Величество был весь в крови и почти в беспамятстве — но жив, и это было самым главным для Эллы, которую взволнованные офицеры затолкали куда-то на задворки, не дав ей возможности даже приблизиться к мужу. В отчаянии забыв обо всем, о собственной боли, о том, что не понимает языка новых соотечественников, она лишь дёргала за руки пробегавших мимо слуг, пытаясь добиться ответа, бесконечно спрашивая: «Он будет жить? Он будет жить?» Но никто не хотел ни говорить, ни объяснять, что происходит — все были слишком взволнованы, никому не был дела до чужачки, оказавшейся среди них и только отвлекавшей бесполезными расспросами.

Последним, что увидела и услышала Элла перед тем, как потерять сознание и очнуться в постели в комнате, которую помнила совсем другой, было искаженное яростью лицо герцога Альберто, которого ей, наконец, удалось отыскать среди офицеров, и его ответ: «Да, Ваше Высочество! Он будет жить! Но благодарить за это надо чудо и неуклюжесть ваших стрелков! А вас с вашей способностью навлекать неприятности на всех, кто находится рядом, я бы попросил держаться подальше!»

У Эллы не хватало сил даже обидеться или возмутиться, да и не это было главным для неё. Главным было то, что её муж, наконец, находится среди своих, обожающих и боготворящих его земляков, которые сделают все, чтобы спасти его жизнь, основная угроза которой миновала. Вот почему принцесса не стала цепляться за реальность, когда лицо герцога перед глазами вдруг раздвоилось и поплыло, а земля, под ногами угрожающе закачалась, совсем как палуба кораблей, о которых с таким увлечением рассказывал ей муж. И, отпуская происходящее, зная одно — с королём все будет в порядке, княжна позволила усталости и бессилию взять верх над собой, проваливаясь в спасительное забытье.

В следующие несколько дней Элла ненадолго приходила в себя — но люди и всё окружавшее ее казалось таким ненастоящими, что она не могла понять, привиделось ей это или было взаправду. Единственное, что она помнила — это свои постоянные просьбы позвать мужа, которые никто не понимал или делал вид, что не понимает, ведь принцесса все ещё не называла его по имени.