Змееносец. Легенда о летящем змее

Милейшей герцогине

Достался трубадур.

Ее сразил амур.

Но ей в любви признаться?

Уж проще распрощаться.

Велит ей это гордость.

И благородный долг!

Она проявит твердость –

То гордости залог.

«Адьо, мадам! Бонжур!» –

Промолвил трубадур.

Да только герцогиня

Несчастна и поныне.

Допев песенку, цыган отправился спать. Время, и в самом деле, было позднее. Но едва вошел в свою комнатенку, покуда в ней никого не было, выражение задумчивости на его лице сменилось серьезностью и обеспокоенностью. Перекинув дульцимер на ремне через плечо, он отворил окошко и прошмыгнул на улицу, а оттуда в конюшню. И, стащив королевского коня, даже не подозревая о том, что конь – королевский, помчался туда, где на горизонте чернели горы. И казалось ему, что конь под ним быстрее ветра.

Горы, защищавшие Трезмон с севера полукругом, стояли стеной, которую нельзя было обойти. Только местные крестьяне да дикие лесные звери знали тропы, по которым можно было миновать крутые отвесные скалы, что влекли за собой одну лишь погибель. Остальные же путники шли обычно через Ястребиную гору, сразу за которой с юга начинались густые леса.

Там, на Ястребиной горе, и затерялась старая башня, заброшенная столетия назад безымянным рыцарем и ветшавшая год от года. И в этой башне находили свое пристанище те, кому некуда было податься. Крепко сложенная из серого камня от этой самой горы, она когда-то была частью замка, от которого остался один только донжон, заросший мхами.

И все-таки в этом диком месте все еще теплилась жизнь. Она лилась звуками струн и веселой песней из окон башни. Хохотом и грубыми голосами, раздававшимися на горе. Она пахла костром и жареным мясом. И на вкус была как доброе трезмонское вино.

Именно туда, в это логово, устремился цыган Шаню, несколько лет тому назад связавший свою жизнь с разбойниками. Еще совсем желторотым мальчишкой он приехал в Трезмон со своим табором. Но табор отправился дальше, а Шаню остался, найдя куда более увлекательное занятие – занимала его в ту пору дочь лавочника из Жуайеза. Обретаясь там некоторое время, Шаню мечтал поступить в услужение к герцогу, но тот не пустил грязного цыганского приблуду и на порог. Помыкавшись некоторое время, Шаню решил искать свою судьбу в крестовом походе. Но тому препятствием стало, собственно, то, что Шаню оказался неисправимым язычником. Повздыхав некоторое время на горемычную судьбу, он решил догнать свой табор, который, как он знал, отправился куда-то на север. Кинулся цыган следом, да на Ястребиной горе у него попытались… отнять коня! Но чтобы цыган добровольно коня отдал – не бывает такого. Тут-то и угодил к разбойникам, очень понравившись их предводителю, злобному бывшему монаху, утратившему веру после оскопления (потому что незачем деревенских девок портить!). Так и остался Шаню при разбойниках, не особенно помышляя о другой жизни. Покуда ветер дует в эту сторону. Подует в другую – и Шаню, будто тот лист, найдет себе иную дорогу.

Едва добравшись до логова, он бросился туда, где шумно протекала пирушка.

- Якул где? – спросил он у первой попавшейся пьяной морды и скривился – этак работу не сработаешь, когда они едва на ногах стоят.

- У себя, где ж ему еще быть-то? – ответил разбойник.

- Один?

- Клодин, как видишь, давно уже со стариной Гулем.

- Клодин, как знаешь, все не успокоится! – засмеялся Шаню.

- Так Якул ей косы повысмыкает и обратно Гулю отдаст. Лысой.

Шаню поморщился и направился в покои предводителя.

Тот появился в шайке не так давно. Был из благородных, случайно попавших в лапы разбойников, но во время нападения сразил насмерть прежнего атамана, чем так восхитил всех прочих, что те предложили ему жизнь, если он согласится возглавить их. Признаться, по покойному бывшему монаху не плакали. При нем ни выпить, ни девку потрогать было нельзя.

Новый же предводитель, прозванный Якулом, за дело взялся со всей серьезностью. И долго томившиеся в нищете бандиты, наконец, выдохнули спокойнее – жизнь-то налаживалась.

Он и впрямь был Якулом, который, выбрав свою жертву, бросался на нее словно бы из ниоткуда и сражал наповал. О том, кто он и откуда, никто не знал, да Якул и не рассказывал. Вопросов ему почти не задавали. Он мрачнел и посылал к черту. Но все давно привыкли к таким переменам его настроения. Приятели по клинку не понимали его. Да и не особенно вникали. Довольно того, что Якул был отважен и силен.

Дверь скрипнула, и Шаню оказался в святая святых башни на Ястребиной горе. Эта комната всегда казалась ему волшебной сокровищницей, где хранились удивительные вещи. Она была полна сундуков. Прежде мрачных, покрытых паутиной… Теперь же здесь все привели в порядок. И многое из этих сундуков было извлечено на свет. Якул ел и пил только из дорогой посуды, которая там нашлась. Комнату украсили удивительными шпалерами, и когда Шаню попадал сюда, он мог подолгу изучать картины на них – такие он не видал никогда в жизни. Вот и теперь, едва войдя в комнату, он уперся взглядом в одну из таких шпалер, изображавших замысловатый сюжет из придворной жизни.

В полумраке покоев, освещенных единственным факелом, сидя на медвежьей шкуре, наброшенной на постель, струны своего дульцимера перебирал сам Якул. Играл он куда лучше цыгана, чем вызывал живейшую цыганскую зависть. Нынче атаман грустил – это Шаню смекнул сразу. Он всегда грустил, когда из-под пальцев его вырывались печальные и протяжные звуки.

- Мессир, - обратился к нему цыган, - у меня вести!

Якул, не поднимаясь, перевел взгляд на него.

- Говори, - разрешил он и снова вернулся к струнам.

- В «Ржавой подкове» ночует богатый рыцарь со свитой. Жирный кусок, должен сказать. Он хочет присоединиться к графу Салету по ту сторону гор. И поутру проедет Ястребиной горой как раз мимо наших мест.

- И что же, есть чем разжиться? – лениво спросил Якул.

- Если бы вы видели, какого коня я увел у этого богача, вы бы не спрашивали! – глаза цыгана загорелись. А атаман чуть улыбнулся и сказал:

- Показывай коня. Едва ли он лучше моего Эле. Но я погляжу.

Больше всего на свете Якул любил своего Эле. Тот был с ним, когда его взяли в плен. На нем он сразил старого предводителя. И с него же упал, когда был ранен стрелой в грудь. Конь стал тогда над своим хозяином и долго никого не подпускал к его телу, покуда Шаню, знавший язык животных, не уговорил Эле дать помочь его хозяину. Тот отступил на шаг и позволил цыгану приблизиться. Лечила Якула местная горная ведьма Никталь. А когда раненый пришел в себя и впервые покинул башню, чтобы увидеть небо, конь, которого Шаню все пытался приручить, сбросил цыгана со спины и бросился к Якулу. Но вот штука – он упрямо не признавал имени, которым звал его хозяин.

Лошади стояли в небольшой пристройке к башне, которую устроили сами разбойники. Здесь пахло сеном и лошадиным навозом. При Якуле убираться стали чаще, но запах въелся в сами стены. Проще было построить новую конюшню.

Белоснежный конь, приведенный из «Ржавой подковы», фыркал и прядал ушами. Когда Якул приблизился к нему и протянул руку, чтобы потрепать белоснежную гриву, тот отступил на шаг и фыркнул погромче.

- Норовистый, красавец, - довольно пробормотал Якул и притянул его к себе за повод, заглянув в большие и умные глаза. – Этот будет твой, Шаню, коли ты прав, и добыча окажется хорошей.

- Мессир, когда я лгал вам?

- Ты, цыган, не лжешь. Но лгать могут глаза, уж поверь мне.

Теперь голос Якула звучал с неприкрытой грустью, вырвавшейся наружу. Но ее тут же заглушил решительный тон, когда разбойник приказал цыгану:

- Что ж, отбываем до света. Пьянку прекратить. Нам нужны трезвые головы.

А после подошел к другому стойлу, где от нетерпения топтался на месте Эле, гнедой чистокровный красавец с черной отметиной на лбу. Якул похлопал его по боку и что-то пошептал ему в ухо. И цыган Шаню отдал бы многое за то, чтобы узнать, какие секреты могут быть у атамана и его коня.

Рассвет был таким же, как настроение короля Трезмонского – пасмурным и туманным. Проснувшись затемно, Мишель спустился в конюшню и к своему великому огорчению обнаружил, что Никса в стойле нет. Не было никаких сомнений, что конь украден. И вполне возможно, что именно вчерашний цыган свел его с постоялого двора. Никс, верный друг, не раз выручал Мишеля. И его пропажу король счел дурным знаком перед своим отбытием. Однако, если этот Шаню из шайки, которая где-то близко, то де Наве имеет все шансы найти разбойников, орудующих на границе его королевства.

Его Величество велел наказать хозяина палками и, приняв другого коня от одного из своих рыцарей, отправился к Ястребиной горе. Пока немногочисленный королевский отряд ехал по долине, Мишель понимал, что опасность им не грозит. Но как только они въехали в лес, Его Величество отогнал от себя воспоминания о Никсе и начал сосредоточенно осматриваться вокруг. Лес был настолько густым, что и без того пасмурный свет слабо пробивался даже сквозь голые ветви деревьев. Всадникам приходилось ехать друг за другом по неширокой дороге, ведущей к горе. И нападения ожидать можно в любую минуту. Мишель чутко прислушивался к каждому крику ворона, к каждому хрусту ветки, к каждому шороху, раздающемуся среди негромкого топота копыт.

Сделав рукой знак рыцарям остановиться, Его Величество настороженно замер и в наступившей полной тишине услышал свист пролетевшей мимо его головы стрелы.

Сразу после этого, будто из ниоткуда, в мокрой, вязкой черноте леса показались, словно летящие тени, фигуры на конях. Стремительные, идущие напролом, отчаянные, они напали на отряд Мишеля, окруживший своего короля, чтобы не дать разбойникам добраться до него. Оттуда же, из черноты, полетели горящие стрелы, которые осветили дорогу. Лес наполнился звуками сражения, криками и кровью, полившейся на мох и гнилую листву. Стоявшие насмерть стражи короля падали один за другим, унося за собой в ад убитых ими разбойников. Тела устилали дорогу, а стрелы, горящие стрелы, присланные будто из самой Преисподней, казались теперь падающими огненными звездами. Пал отряд короля. Только стоны и хрипы. Только клокочущие в горлах умиравших молитвы. Только вязкая чернота холодного февральского утра. И лишь несколько рыцарей возле своего короля продолжали сражение.

- Довольно! – раздался вдруг громогласный голос. И из десятков теней, пребывающих в пылу битвы, вперед вылетел сам Якул на своем гнедом коне с черной отметиной. Разбойники замерли. Стрелы лететь перестали. И ясный луч солнца, вдруг пробившийся через густые ветви, синеватым светом озарил лицо атамана разбойников.

Не думал король, отправляясь на поиски, что шайка окажется такой многочисленной. На месте одного убитого королевскими рыцарями разбойника тут же появлялись три новых. И все, что теперь оставалось Его Величеству, потерявшему почти всех своих воинов, - вступить в схватку с самим атаманом, за спиной которого крыльями развевался плащ, пока он не осадил своего коня. Король занес над головой свой меч, намереваясь нанести первый удар, и в следующее мгновение опустил руки. В свете солнца прямо перед ним был…

- Маркиз де Конфьян, - выдохнул Мишель.

- Скрутить! – рявкнул Якул, снисходительно взглянув на меч в руках противника. А потом, тронув коня за бока носками сапог, поскакал прочь от этого места, где убиты были королевские стражи. И только луч солнца все еще оставался на месте… И под этим солнцем заметались мелкие белоснежные крупинки снега.

«Matrem tuam! Вот это славная драка! Вот это пленение! Коли что и вышло хорошо, так этот разбойник. Шедевр! Полотно! Нет… не полотно! Скульптура! Оживший Давид Микеланджело! Ай да я! Воистину Творец!»