Страница 3 из 50
Таких Анлетти терпеть не мог: как ни ласкай, думают о другой или другом.
Он уже почти передумал, когда заметил слугу — худощавого и златокудрого, с большими серыми глазищами в бахроме длинных ресниц, — который застыл, прижав к щуплой груди поднос, и медленно наливался ярким румянцем.
Проследив за его взглядом, Анлетти понимающе хмыкнул: юноша пялился на него, жадно пожирая глазами полоску кожи на животе и ногах, не скрытую полами разошедшегося халата.
— Ты. Идёшь? — произнёс он и приглашающе распахнул дверь.
Поняв, что обращаются к нему, слуга вздрогнул и потупил взгляд.
— Ямн… э-э… я просто…
— Дважды приглашать не буду. Решайся, — с этими словами Анлетти отступил, освобождая проход, и скрестил руки на груди. Никто не попадал к нему в покои против своей воли, но никто и не уходил из них неудовлетворённым.
Закрывшись подносом, точно щитом, слуга стремительно проскочил внутрь, будто боялся передумать.
Что ж, выбор сделан.
— На сегодня всё, — произнёс Анлетти и закрыл за собой дверь.
Снаружи донеслись разочарованные вздохи и поднявшийся гомон. Сильнее всего негодовали отвергнутые им добровольцы. Их шанс открыть для себя нечто манящее и неизведанное упорхнул прямо из-под носа.
— Чего стоишь? Вперёд!
Анлетти подтолкнул мнущегося слугу в темноту спальни и, запоздало сообразив, зажёг свечи. Огонь развеял тьму, открыв взгляду смятую кровать с мокрыми, пропитавшимися потом простынями.
— Эмн… я… по… пожа… пожалуй, пойду?..
— Правило одно для всех. — Анлетти с трудом подавил жёсткую усмешку. — Если ты вошёл ко мне ночью в покои. Сам. По собственной воле. То выйти можешь, только переспав со мной. Так что разделся и лёг. Живо!
Властный тон лишил юношу воли. Стройные ноги, задрожав, подогнулись. Тот не лёг, скорее — упал на кровать, и, закрыв голову руками, сжался в клубок.
В другой раз Анлетти остановился бы, но не теперь. Впервые ему удалось достигнуть цели!
В душе наблюдателя всколыхнулась такая злость, что на мгновение проломила выставленный щит и вырвалась наружу. Пусть только на мгновение, но…
И эту слабость Анлетти засчитал себе за победу.
Магический дар позволял ему переживать каждый оттенок чужих эмоций, будто свои — и только наблюдатель оставался для него пустым, словно белое пятно на карте.
А сейчас… О! Сейчас внутри наблюдателя развернулась настоящая борьба. Стыд, злость, обида, жажда мщения — гремучая смесь из чувств рвала альсальдского выскочку на куски, и каждая минута бездействия усиливала ненависть к себе многократно.
И таким — мечущимся, потерявшимся в огне раздирающих чувств — тот нравился Анлетти гораздо больше. Пусть он и не знал наверняка, а только предполагал, что нащупал чужую слабость, но…
Не только же ему одному страдать от слежки?
Анлетти ухватился за тунику у затылка слуги, приподняв того, словно нашкодившего щенка, за шкирку, и резко дёрнул на себя. Звук рвущейся ткани пронёсся по комнате подобно камнепаду в горах — угрожающе звонко и столь же неотвратимо. У слуги задрожали плечи. Всхлипнув, тот уткнулся носом себе в руки и заревел в голос.
Вот же трусливый зайка…
Анлетти неторопливо провёл ладонью по худой спине, изуродованной следами от розг и побоев, забирая себе дрожь перепуганной души, успокаивая.
Люди, толпящиеся у него под дверью, всегда чего-то хотели. Их души тревожили мечты и желания, их подстёгивало любопытство, томила любовная жажда, и только он уже очень давно не желал ничего — бродил, словно мёртвый среди живых, тяготясь самим собой.
От его прикосновения, от ласкового поглаживания ладонью, слуга вжал голову в плечи, будто вовсе не имел шеи, и что-то сопливо залепетал — Анлетти не слушал. Он наслаждался волнами чужой ненависти, купался в ней, как в источнике молодости, и всё шире улыбался.
Ещё чуть-чуть, и наблюдатель выдаст себя.
— Ну же, раскройся мне навстречу, — прошептал Анлетти нарочито громко, соскальзывая рукой вниз по пояснице и забираясь пальцами в выемку между ягодиц. — Будь хорошим мальчиком…
Слова будто спустили лавину. Промедли Анлетти хоть один вдох — был бы уже мёртв.
Но магия — послушная его воле, усиленная ненавистью многократно — откликнулась на призыв, как шлюха на звон серебра, и фигуру Анлетти укутал полупрозрачный купол. Тонкий, не толще мыльного пузыря, он светился во тьме и переливался всеми оттенками от голубого до синего. Но больше всего в нём подкупала одна крохотная деталь.
Прямо на уровне глаз в куполе торчал метательный кинжал.
Наблюдатель вышел из-за шторы, и свет немногочисленных огней выхватил из тьмы перекошенное гневом лицо.
— Тан Кериан! Какая неожиданность… — притворно удивился Анлетти. — Здесь? В столь поздний час? По какому вы ко мне делу?
— Отпусти мальчишку! — выплюнул тот сквозь зубы и обнажил клинок.
— А то что? Что вы мне сделаете?
Анлетти откровенно насмехался. Перевернув слугу на спину, он навалился на него сверху и грубо поцеловал — под скрежет стали о магический купол и глухой, полный бессилия рык.
Тан Кериан метался вдоль очерченной границы, словно тигр в клетке, кидался на неё с мечом и с кулаками, пару раз пнул ногой — всё бестолку. Что может обычная сталь против магии? Да ничего!
Когда в Кюльхейме император разрушил одно за другим больше тридцати защитных заклинаний, заставив Анлетти до дна исчерпать запас магических сил, у него в руках был магический клинок.
Второго такого не было больше ни у кого.