Страница 2 из 50
Боги! С кем он связался? Она же ещё такой ребёнок…
— Погоди. Надо поправить причёску.
Анлетти тяжело поднялся с постели. Чужая обида выжигала в груди немногие крохи человечности, которые там ещё оставались, обращая их в горстку пепла. Но несмотря на это, он взялся за чёрные, блестящие золотом в отблесках огня пряди волос и принялся переплетать косы.
— Вы совсем меня не любите, — прошептала дива Марьяна сквозь слёзы. — И никогда не любили…
— Это не так.
— Но тогда почему?.. Вы же вдовец! Ничто не мешает вам…
— Нет. — Анлетти намеренно дёрнул её за волосы, причиняя боль. Исключительно в воспитательных целях. — Самый длинный мой брак длился четыре года, самый короткий — два месяца. Ни один отец не отдаст за меня свою дочь, даже если будет стоять на пороге разорения. Это слишком опасно.
— Меня не страшат опасности!
— Они страшат меня.
Анлетти закончил возиться с волосами и развернул её к себе, после чего крепко обнял за плечи и заглянул в заплаканные глаза.
— Правда в том, что я трус. Мне спокойнее, когда ты замужем за другим, чем если бы была рядом со мной и каждую минуту подвергала свою жизнь опасности. — Подавшись вперёд, он мягко поцеловал её в лоб. — У меня слишком много врагов, а любовь — это слабость. По ней будут бить в первую очередь.
— Я сильная.
Анлетти покачал головой и улыбнулся с неожиданной для себя грустью. Неужели и он когда-то был таким? Так же слепо шёл за любовью, в какую бы тьму она ни вела? Верил в лучшее? Надеялся, что горе обойдёт стороной?
Вот только не обойдёт.
Анлетти скользнул взглядом по тяжёлой занавеске, укрывшей фигуру наблюдателя, и вздохнул. Петлю уже набросили ему на шею — осталось только затянуть.
— Ты сильная, и именно поэтому выйдешь замуж за человека, которого выбрал для тебя отец. Марьяна, хочешь ты этого или нет, но всё кончено. Нам не быть вместе. Я предупреждал тебя с самого начала. Ведь предупреждал?
— Предупреждали.
Она вытерла слёзы руками и через силу улыбнулась.
— Я вас никогда не забуду.
— Иди.
Анлетти подтолкнул её к двери и отвернулся: от самого себя сделалось тошно. Сомкнув ладони у носа, он пробрался сквозь душное марево застоявшегося воздуха к окну, где за ставнями его ждала прохлада и солёный ветер.
Поднявшийся сквозняк от распахнутых настежь деревянных створок затушил свечи, и спальня окончательно погрузилась во тьму.
Но глазам, привыкшим к темноте и шороху теней, хватало света. За окном в чернильном небе висела луна, совсем как он, одинокая и мертвенно-бледная. Её неживые лучи ласкали раскинувшееся внизу море, рассыпались по воде серебристыми бликами, тонули в сокрытой на глубине исполинской мощи. У подножия скалы волны разбивались в кучерявую пену, и глухо рокотал прибой, точно кровь в ушах, вторя стуку сердца.
Интересно, ещё хоть что-то осталось от него прежнего? Или уже нет?
Завлёк наивную и неопытную девушку иллюзией любви, оправдывая себя тем, что замужем за стариком ей будет ещё хуже, чем с ним. Только никакие оправдания не помогут на суде перед самим собой.
Анлетти знал, что развратил невинную душу, превратив её будущую супружескую жизнь в кошмар из воспоминаний о прежней любви, безысходной тоски и грызущего долга, заставлявшего отдаваться старику.
Правильно император назвал его чудовищем.
Он чудовище и есть. В чудовище он себя и превратил. И наверное, уже не мог действовать и мыслить иначе… если разучился даже по-настоящему любить…
Анлетти не смог бы точно сказать, сколько времени простоял, вглядываясь в размытую линию, где море сливалось с небом. Просто в какой-то момент у него замёрзли стопы и по плечам побежал неприятный озноб.
Накинув шёлковый халат, но не заботясь его запахивать, он вышел из спальни в общую комнату, где дремал распорядитель, а затем в коридор.
У дверей его покоев по обыкновению собралась длинная очередь: цепочка из желающих разделить с ним ночи плавно заворачивала за угол и терялась в лабиринте дворцовых переходов.
Здесь были красавицы и дурнушки, совсем молоденькие девушки и женщины в возрасте, благородные дивы и их служанки. Да что там служанки! Даже рабыни, выделявшиеся среди прочих необыкновенно смуглой, коричневой кожей. Ну и, конечно, юноши. Иногда его посещали даже государственные мужи, алчущие для себя льгот и продвижения по службе, но их Анлетти не жаловал.
Во дворце поговаривали, что если и есть на свете место, где люди равны друг другу, то это место — очередь в его покои.
Анлетти всегда улыбался таким слухам, потому что в кои-то веки это была чистая правда.
Он всегда выбирал сам, и этот выбор зависел исключительно от настроения и причины, которая привела человека к дверям его покоев. Но сейчас ему хотелось подразнить наблюдателя, поэтому Анлетти произнёс:
— Юноша. Лет двадцати — двадцати двух. С длинными светлыми волосами. Есть такие?
Толпа заволновалась, шёпотом передавая описание по цепочке.
Первым к нему приблизился мужчина, внешне моложавый и худой, но Анлетти бессмысленно было пытаться обмануть. Он знал, что добровольцу уже есть тридцать два и тот оказался здесь из-за глупого спора, проигравшись в кости.
Однако азарт и любовь к риску были в нём, воистину, неистребимы. Иначе зачем бы тот вышел первым?
Вторым добровольцем оказался юноша. Красивый, с примесью гаурусской крови, из-за которой светлые волосы отдавали в рыжину, но и он… сбежал сюда, чтобы залечить разбитое сердце.