Мой предатель — мой любимый

Вот он — мой враг! Вот он — мой друг!

Слышен сердца стук…

© Ария Крисании «Игра с огнём»

Спальня тонула в полумраке. Из четырёх свечей, расставленных по углам кровати, две уже потухли, а из двух оставшихся только одна горела ровно, когда другая негодующе шипела, то почти угасая, то вновь взмывая вверх оранжевым язычком пламени. Однако света хватало, чтобы сторонний наблюдатель, надёжно укрытый тенью, мог рассмотреть происходящее в деталях.

Свесившись головой с кровати, благородная дива стонала громче портовой шлюхи. Её кожа, взопревшая от любовного жара, блестела россыпью жемчужин. Грудь часто-часто вздымалась, вторя ритмичным толчкам, а пальцы обессиленно скребли по мраморным плитам пола.

Ноги, закинутые ему на плечи, душили, но Анлетти терпел, чтобы не портить наблюдателю зрелище. Должно было получиться красиво: выгнутая до предела, дрожащая, как перетянутая тетива, молодая женщина с закрытыми глазами и раскрывшимся ртом, и он сам, пользующий её как мальчишку.

Стоны плыли во влажном, душном от аромата тлеющего сандала воздухе, не задевая ни единой струны в душе наблюдателя — и последнее, признаться, Анлетти порядком злило.

Он точно знал, что в спальне с дивой Марьяной они не одни. Кожей чувствовал чужой взгляд, равнодушно скользящий по телу, холодный и колючий, как пики заснеженных гор — и впервые не понимал, почему не может проникнуть глубже, туда, за маску отстранённости, где бьётся живое человеческое сердце.

Всё началось около месяца назад, когда Анлетти впервые заметил за собой слежку. У него словно выросла тень, неслышная и незримая, но следующая за ним неотступно. Куда бы он ни шёл, что бы ни делал — везде его провожал сосредоточенный взгляд.

Даже слуги Шалитша — профессиональные воры и наёмные убийцы — не доставляли стольких проблем. При необходимости Анлетти применял магию, сбивая их со следа на несколько часов или даже дней, но на наблюдателя магия не действовала: ни внушение ложных воспоминаний, ни заклинание сна, ни иллюзия — ничего.

Тогда-то Анлетти и осознал, что в этот раз игра ведётся по-крупному и он в ней не охотник, а жертва.

Несмотря на все предосторожности, император всё-таки заподозрил его в государственной измене и организовал слежку, чтобы заполучить необходимые доказательства для предъявления обвинения.

О личности человека, которого Анлетти мысленно называл «наблюдателем», гадать не приходилось. В Морнийской империи можно было по пальцам пересчитать людей, способных противостоять его магии, а чтобы ещё и с навыками скрытности и преследования, то только один — тан Кериан, девятнадцатилетний властитель Альсальда, прозванный альсальдским выскочкой за непомерные амбиции.

Дива Марьяна содрогнулась в его руках, вытянула тонкую шею и застонала протяжно, как может стонать только глубоко удовлетворённая женщина. И хотя мыслями Анлетти был от неё далеко, тело отреагировало соответственно: на мгновенье всё перекрыло яркое, нестерпимое удовольствие, после которого резко дала о себе знать натруженная спина, заныли руки и колени, и стало нечем дышать.

Анлетти отодвинулся, аккуратно переложил с плеч на кровать женские ноги и, обтёршись салфеткой, рухнул рядом.

Да, тридцать шесть лет ещё не старость, но и не юность, чтобы заниматься по ночам акробатикой, не страдая от неудобной позы и затёкших конечностей. Хотя… если наблюдатель докажет его вину, о старости ему можно не беспокоиться. Её не будет.

Повернув голову в нужном направлении, Анлетти вгляделся в темноту. Сейчас бы ему пригодились способности ясновидца, но эту свою ипостась он едва выносил.

— Повторим? — с надеждой спросила дива Марьяна, вырывая из мрачных раздумий.

Анлетти перевернулся набок и окинул её взглядом. Седьмая дочь тана Харимана обладала всеми семейными чертами: задранным кверху курносым носом, крохотным ртом и треугольным личиком с острым подбородком. После бурных ласк её косы растрепались, а покрасневшие губы и соски приобрели оттенок спелых вишен, насыщенный и тёмный — тот, что он больше других любил.

Она улыбалась широко и призывно. Глаза, тёмные от расширившихся зрачков, полыхали ненасытной страстью, и указательный палец медленно скользил по его груди — от шеи по напряжённому животу вниз, — пока не потерялся в колечках каштановых волос. Не красавица, но достаточно свежа, чтобы скрасить одиночество будущему супругу. Пусть Анлетти не удостоил его личного знакомства, но был наслышан о богатствах, нажитых успешной торговлей зерном.

— Нельзя. Три дня осталось до твоей свадьбы. Слишком рискованно.

— Ну ещё хотя бы разочек! — воскликнула она, просительно изгибая брови и закусывая губу.

Пытаться повлиять? На кого? На него?

Девочка, вероятно, слишком заигралась.

— Нет, — ответил Анлетти, быть может, чересчур резко и, пошарив рукой под кроватью, бросил ей смятый хитон. — Одевайся.

Дива Марьяна сжала губы и часто-часто заморгала, пытаясь укротить набежавшие слёзы. Анлетти чувствовал, как обида разъедает её изнутри, и злился. Не в его власти было запретить отцам продавать дочерей ради укрепления политических и торговых связей. Со своей стороны он сделал всё, что мог: показал ей, какими сладкими могут быть ночи, наполненные любо…

Любовью ли?

Если судить по тому, что выпроваживал он её из спальни девственницей, справедливее было бы назвать это похотью. Задница у неё, конечно, поболит и пройдёт, но прежней невинности и робости чувств уже не будет. Их Анлетти бессовестно забрал себе: первый поцелуй, первое признание, первые мечты о том, чего ещё толком не представляешь, но уже жаждешь заполучить, ну и первые стоны, само собой.