Страница 18 из 50
Боги! Анлетти не помнил, когда в последний раз так веселился. Его просто рвало от хохота и внутреннего злорадства. Он, с его положением и властью, открыл перед Керианом все двери — Кто бы посмел не впустить? — и сполна насладился оставленным впечатлением.
Перед мальчишкой теперь заискивали и лебезили, его засыпали приглашениями в гости, на свадьбы и праздники, как будто ещё вчера не кривили ртов и не морщили носы при одном лишь упоминании. И кланялись, впервые кланялись, как положено, опускаясь на колени.
Анлетти плевать на всех хотел и на их убогие попытки понравиться — он смотрел только на мальчишку.
А Кериан со всеми был по-юношески скромен и мил: где надо промолчит, когда надо изобразит улыбку, — только глаза нет-нет да полыхнут злым азартом.
Антер, оказывается, прекрасно выдрессировал щенка. Лучше, чем Анлетти мог подумать.
Ему не пришлось краснеть за отсутствие манер у новоиспечённого фаворита: Кериан врал по-светски — легко и непринуждённо, прекрасно держал лицо, обиды поначалу проглатывал молча, но отвечал на них всегда метко и чуть погодя. А если и бил сразу, то насмерть.
При других обстоятельствах Анлетти обрадовался бы, что нашёл себе такого сообразительного соперника, но только не в этот раз.
Вместо азарта и злости, в сердце надолго поселилась усталость.
Анлетти теперь жил часами: у него не было ни будущего, ни надежды — смерть усмехалась ему из глубины серых глаз альсальдского выскочки.
Государственные дела, обучение императора, интриги и отслеживание заговоров — после выходки с визитами всё разом утратило смысл. Анлетти не появлялся больше ни у себя в кабинете, ни в зале Малого Совета танов. А всех слуг императора отсылал обратно со словами: «Вы должны разобраться сами».
Сила и власть? Управление судьбами мира?
Анлетти ничего из этого для себя не желал.
Чтобы империя не погибла в огне междоусобицы, кто-то должен был проявить силу. Гардалар? Нет… он едва подходил для этого…
Покойный император Ксантес воспитал сына уступчивым и мягким, потому что сам, будучи магом земли, твёрдостью и упёртостью походил на скалу — такую же массивную и нерушимую. Он давил в зародыше любое проявление своеволия, и Гардалар, до девятнадцати лет проплясавший под отцовскую дудку, так и не научился принимать решения самостоятельно.
Нет. Он не боялся ответственности, но слишком боялся ошибиться и поэтому тянул с принятием решений вплоть до тех пор, пока не становилось слишком поздно.
Поначалу Анлетти думал, что гибель жены заставила Гардалара очнуться, придала решимости и сил для борьбы. Что он восстал, чтобы освободиться от разрушающего гнёта отцовской непоколебимой воли, и наконец пробьёт себе дорогу, нащупает во тьме будущего собственный путь, но он заблуждался.
Месть отняла у Гардалара последние силы — тот ослаб, как слабеет дерево с вынутой сердцевиной.
Но Анлетти, семнадцатилетний тогда ещё мальчишка, которого воспитывали как девушку и не научили ничему полезному — Не считать же таковым пение и танцы? — изо всех сил пытался ему помочь.
Да только выходило плохо. И не было рядом никого, кто бы по-доброму подсказал, направил в нужное русло.
Над ними смеялись. Их не принимали всерьёз. Им швыряли в лицо бумаги, исчёрканные и исписанные замечаниями. Первые шесть лет ни один из танов, кроме Тувалора, не являлся на ежегодный Большой Совет. И каждая победа давалась ценой невероятных усилий. Бессонными часами зубрёжки. Потом. И кровью…
Не будь Анлетти рядом, Гардалар развалил бы империю ещё в начале своего правления. Но не потому что был плох, нет, а потому что сдался бы раньше, чем научился править. Или спился. Или бы одурел от зулунских курений. В нём не было внутреннего стержня. Он то крутился как флюгер и менял решение по сотне раз на дню, то без причины упирался на сущей ерунде и не успокаивался, пока не добивался своего.
Но пока Анлетти оставался рядом, пока смотрел на него, пока верил, Гардалар держал голову так высоко, как только мог. Сдаться перед бывшей наречённой ему никогда не позволила бы гордость.
Однако слишком многие считали, что сосланный в Альсальд Антер на роль императора подходит больше: уже в первый год правления на жизнь Гардалара покушались тридцать раз, и с каждым годом число покушений только росло.
Анлетти жил в постоянном страхе. Просыпался и первым делом пробирался по тайному ходу в спальню к Гардалару — проверить, жив ли любимый. Больше всего на свете боялся его потерять. Потому что не знал — до сих пор не находил ответа, — как сможет без него жить дальше…
Со временем Анлетти научился собирать силу по крупице. Он сводил случайных, на первый взгляд, людей вместе. Устраивал шумные торжества, вёл праздные беседы в банях. Приходил на дни рождения, на свадьбы, на похороны. Улыбался и пожимал руки. Так много улыбался, что к вечеру сводило мышцы лица.
Где золотом, где обещаниями, где угрозами, но Анлетти собрал для Гардалара силу, которая удержала их обоих на вершине, и не заметил, как сам превратился в серьёзного противника.
Хотя всё, чего он хотел, это защитить любимого. Хотел, чтобы тот всегда оставался тем добрым, открытым, улыбчивым и мечтательным юношей, которого он встретил и полюбил, и только с годами понял, что занял в душе Гардалара место отца.
Сейчас… в шаге от смерти… Анлетти на многие вещи взглянул по-другому. На себя. На прошлое. На трёх императоров, которым в разное время поклялся служить.
Не нужна была ему ни власть, ни золото, ни титул.
Только бы Гардалар был жив. Если бы Гардалар был жив! Только он уже давно… И ни в чьих силах было перечеркнуть смерть. Уж точно не в его.
Ну а если брать по мелочам, то Анлетти иначе теперь смотрел и на людей, толкущихся по ночам у него перед дверью. Зачем они ему?