Страница 17 из 50
Серьга без пары. С виду скромная — серый с чёрными прожилками круг размером с четверть ладони, собранный из осколков небесного камня и оправленный серебром, и золотисто-медовая капля янтаря снизу. На деле — готовое вместилище для нэвия.
Ещё бы хоть кто-то, кроме него, умел разбираться в магии и магических артефактах...
Анлетти мысленно произнёс подходящее заклинание. Послушные его воле, голубые нити вытянулись из пальцев, оплели серьгу и, ослепительно вспыхнув, исчезли.
Не было больше ни небесного камня, ни янтаря — на ладони лежал огромный, чистейшей воды топаз, оправленный в золото.
— Дарю, — произнёс Анлетти и, усмехнувшись, зацепил серьгу за прядь светло-льняных волос.
Кериан смотрел на него, как мальчишка во время деревенской ярмарки на бродячих артистов: с тем же трепетом и восторгом. Даже румянец пятнами выступил на скулах.
Анлетти едва удержался от того, чтобы бросить как можно небрежней: «Вас научить?» — так рассмешил его глуповатый вид юноши, — но память услужливо подбросила картину, где ровно с таким же выражением лица на него смотрел Джерисар и что потом из этого вышло.
— Спасибо, — Кериан даже не прошептал, скорее выдохнул это слово, и, качнувшись, потянулся к его губам.
Анлетти охватило желание отступить, уйти от поцелуя. Но вместо этого он вцепился пальцами в обручальное кольцо, как в своё спасение, и остался на месте. Такие простые, обыденные для многих вещи — случайные касания, сплетение рук, объятия, поцелуи, — происходящие при свете дня, пугали.
От них подозрительно пахло заботой и нежностью, которым никогда, ни при каких обстоятельствах, нельзя было верить, потому что за доверчивость всегда приходилось платить: деньгами, властью, кровью, жизнью — с числом прожитых лет ставка только росла.
Кериан целовал его мягко, неспешно, будто и вправду благодарил — и каждое касание губ отдавалось в теле острой, режущей болью.
Анлетти пытался, но не мог вспомнить, когда его в последний раз так целовали. Не ночью, не для возбуждения желания, а словно для разговора. Дурацкое слово, но другого Анлетти подобрать не сумел. Мальчишка будто пытался о чём-то ему рассказать без слов. О чём-то очень важном, но…
Анлетти либо не понимал языка, либо не мог расслышать звучания слов, а, может, просто всё себе выдумал и это был обычный поцелуй.
Когда же Кериан отстранился, боль не только не исчезла, к ней добавились горечь и одиночество. Вся жизнь состояла из горечи и одиночества — привычных и знакомых, как грязь для путника, которая за время путешествия успевала въестся и стать второй кожей.
И только теперь Анлетти наконец понял, что за выбор ему предложил Кериан, какую они только что заключили сделку, скрепив её подарком и поцелуем.
Альсальдский выскочка не сомневался, что рано или поздно найдёт нужные императору доказательства. Анлетти и сам в этом не сомневался. У любого человека, стоящего у власти так долго, как он, возникали дела, не терпящие широкой огласки.
Но Кериан, даром что от рождения простолюдин, имел гордость и внутреннее благородство. Видимо, он посчитал себя должным Анлетти за исцеление тела, поэтому и пошёл на это: решил скрасить последние дни обречённого на смерть чем-то приятным.
Кериан его просто пожалел.
Только меньше всего на свете Анлетти хотел выглядеть жалким.
— Одевайся, — приказал он и нехарактерно для себя широко улыбнулся. — Сегодня у нас будет насыщенный день.
Императорский двор не принял Кериана. Сын какого-то там охотника в далёком от торговых путей и политических событий Альсальде, да ещё и обласканный милостью и доверием императора, тот зиял бельмом на глазу, раздражая родовую знать безмерно.
Из-за высокого титула ему не бросали оскорбления в лицо, но за спиной шептались громко. Самые гадкие слухи, самые мерзкие сплетни — все были про альсальдского выскочку.
Анлетти не забыл, сколько времени и сил у него ушло на то, чтобы завоевать расположение всех этих чванливых ничтожеств. И теперь, когда жизни внезапно осталось ускользающе мало, решил напоследок покуражиться.
Первым, кого они «осчастливили» совместным визитом, был тан Хариман. Шестидесятилетний старик давно отошёл от дел и передал управление Тонфой сыну, но не утратил пакостной черты вмешиваться в жизнь своих детей.
При виде Анлетти он расплылся в широкой угодливой улыбке, которая сразу померкла, едва рядом возник Кериан.
— Доброго вам дня, милейший! — произнёс Анлетти, не в силах удержаться от издёвки: душу жгла обида за Марьяну. Не заслужила девчонка такой судьбы. — Хотел вам первому представить своего нового фаворита. Этот скромнейший юноша — властитель Альсальда, тан Кериан. Уверен, вы слышали о нём только хорошее.
— О! — с коротким восклицанием старик отшатнулся и схватился за сердце.
— Вижу, вы разделяете мою радость.
Анлетти привлёк Кериана к себе и неуклюже поцеловал — губы разъезжались от рвущегося наружу смеха.
Впрочем, тану Хариману впечатлений хватило: тот одинаково презирал и мужеложцев, и простолюдинов. Лицо у старика раскраснелось, на лбу выступила испарина. Щёки раздулись, как у рыбы, вытащенной на сушу. Появилась отдышка.
Подоспевшие слуги с четверть часа ползали перед ними на коленях, умоляя сжалиться над их господином и нанести визит позже. А тому на глазах становилось хуже: к отдышке, испарине и рези в груди добавился надсадный кашель с лихорадочной дрожью. Чем только ни заболеешь из притворства?
Но Анлетти сжалился. Да и как не сжалиться, когда их ждал длинный список важных и знатных людей, которые успели попортить кровь и одному и другому?
К вечеру дворец гудел как растревоженный улей. Все только и говорили, что об альсальдском выскочке, который «вознёсся до небес» и будет теперь «единолично править из постели Тёмного тана».