Мой предатель — мой любимый

Анлетти говорил и сам себе не верил. Исцелить? Старые, уже затянувшиеся шрамы? Он же не бог! И магия его не зелёного цвета, а голубого. А значит, чтобы вылечить тана Кериана, придётся разрезать по живому не кого-нибудь — самого себя. И только когда он поймёт, прочувствует ту же боль. Только тогда сможет... Нет, даже не вернуть — попробовать вернуть всё, как было.

Но выдержит ли? Не сорвётся?

И сможет ли призвать магию исцеления сейчас? Когда в душе до зубовного скрежета пусто?

Ведь без искреннего сочувствия никакие заклинания и формулы, коих Анлетти вызубрил тысячу, не сработают. Такой вот парадокс. Он мог уничтожить врагов силой разума, но лечил всегда сердцем.

И «разучился» исцелять по той же причине.

Всё знал. Прекрасно помнил, как это делается. Но уже не был готов испытать ту же боль, если не сильнее. Не хотел окунаться в неё с головой — за глаза хватало собственной.

Боги… Пожалуйста… Сделайте для тана Кериана исключение.

Стиснув зубы, Анлетти отрыл в памяти нужное заклинание и повторил его мысленно слово в слово. И ещё один раз. И ещё… И…

Только ничего не происходило. Совсем ничего. А мальчишка задыхался — прямо у него на руках задыхался — со свистом втягивая воздух в сузившееся, скованное спазмом горло и бледнея лицом. И мгновения утекали сквозь пальцы. И всё глубже проникал в душу страх, что не спасёт. Не его. Не в этот раз.

Боги… За что?! Он же может! Он же умеет исцелять!

На один миг в душе поднялась такая злость, что у Анлетти потемнело перед глазами и зубы заскрежетали друг о друга. Но уже в следующий он зашептал заклинание. Не выпендриваясь. Каждое слово старательно проговаривая вслух, будто только сейчас начал заниматься магией, а не посвятил этому искусству большую часть жизни.

И наконец подчиняясь его воле, медленно и словно неохотно, ладонь окутало ровное голубое сияние. А следом пришла боль.

Сначала она была похожа на что-то очень резкое, нестерпимо острое и длилась недолго. Потом наступил короткий промежуток бесчувствия, промелькнувший так быстро, что даже не запомнился, потому что за ним поджидал сущий кошмар из назойливого жжения и щиплющего покалывания, который всё длился, и длился, и длился, пока не перерос в желание разбить голову о стену, лишь бы это прекратилось. 

Дальше пошла боль случайная, от прикосновения к прикосновению, по большей части саднящая. Не смертельная, но раздражающая. А за ней — боль намеренная, когда чужие ногти царапали нежную кожу, щипали её и ковыряли ножом.

В этот момент Анлетти внутренне дрогнул. Почти сорвался. Но каким-то чудом дошёл до конца, когда боль переросла в привычку и стала почти незаметной.

Вырвался. Выжил.

Когда вечность или минуту спустя Анлетти отнял ладонь от груди, под ней был обычный сосок — розовый комочек кожи без единого следа повреждения.

— Я же говорил, ты красивый, — прошептал он едва слышно, уже зная, что никогда не расскажет о цене, уплаченной за магию.

Кому угодно, только не тану Кериану.

Юноша смотрел на собственный сосок с той смесью искреннего ужаса, удивления и любви, с которой обычно роженицы смотрят на исторгнутое ими дитя — измазанное в крови, сморщенное и пищащее, но дорогое уже с этих первых мгновений.

Тан Кериан неуверенно потрогал сосок пальцами, словно не поверил глазам. А потом, как-то разом обмякнув, коротко всхлипнул, и по его лицу не потекли — хлынули слёзы.

Анлетти прижал юношу к себе и стал гладить ладонями по спине, надеясь, что прикосновения к ней не такие болезненные, чем к животу и груди. А на деле — ища в нём поддержку и, наверное, просто не зная, как ещё заглушить эфемерную боль в левом соске, жгущую и немного щиплющую, будто клеймо только сейчас отняли от обожжённой кожи.

Выходит, его забота искренняя, раз способна творить чудеса.

— Как же так… даже тан Демион отказался… а вы…

— Тан Демион едва освоил азы. Куда ему до меня?  

Прозвучало заносчиво, но Анлетти не хвастался и не врал. Магии нужно было подарить годы, десятилетия жизни, чтобы на закате лет вот так вот исцелять глупых упрямых мальчишек — легко и как будто шутя.

— Я что… Правда, смогу… Смогу стать прежним? — спросил тан Кериан, заглядывая в глаза.

— Конечно, — заверил его Анлетти. — Ты же за этим ко мне пришёл.

— Вы никого. Ни разу. Не исцеляли после гибели им… императора Гардалара… — юноша уткнулся носом ему в шею, обхватил за плечи и прижался всем телом. — Спасибо.

Момент был не самый подходящий, точнее — самый неподходящий, но неудовлетворённая плоть никого не спрашивала и напомнила о себе недвусмысленной пульсацией.

Анлетти всё ещё оставался внутри. И он всё ещё мог продолжить, но, наверное, не стоило.

— Отпусти меня. Я выйду.

— Нет, — тан Кериан вжался в него, что и клещами не оторвать. — Завершите начатое. Мне… Это важно.

Снова появилось то противное чувство, что сейчас, в который раз потакая желаниям мальчишки, Анлетти ввяжется в очередную глупость. И хорошо, если разгребёт последствия. А если нет?

Но ему и самому хотелось закончить.

Не решившись опустить юношу на кровать, чтобы не пробудить новую волну неприятных воспоминаний, Анлетти крепче обхватил его за ягодицы и медленно двинулся.

От неудобной позы мышцы рук и ног натянулись, как паруса под ударами ветра, и если бы могли затрещать, затрещали бы. Анлетти даже думать не хотел про ноющую поясницу и колени, которые вернут ему боль в стократном объёме, стоит только освободиться от ноши, едва ли не самого его тяжелей.