Страница 73 из 103
– Но времена изменились. Долбанный капитализм. Изменился не только государственный строй, изменилось мышление, изменились люди, а вскоре изменились и мы. Мне, как человеку старой закалки, было больно смотреть, как всякие новоявленные смотрящие в пух и прах разрушают то, что мы строили годами.
– Tempora mutantur et nos mutantur in illis. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Это естественно.
– Нет! Нет, нет, нет и нет! – это прозвучало чуть громче, отчего уже стихнувший шорох зазвучал вновь. – Ты не понимаешь! Ты уже не можешь изменить в себе то, чему ты посвятил свою жизнь. Это будет равносильно предательству. Одно из двух – либо твоя вера настолько слаба, либо твоя жизнь так дешево стоит.
Спорить с ним я не стал, было бы бессмысленно. Он верил в то, что говорил, в то, ради чего жил. Это, безусловно, заслуживало уважения.
– Но самое страшное, когда предают те, от кого ты меньше всего этого ждешь. Когда предает сама идея, – Домик наклонился к самому моему уху и заговорил еще тише. – Воры. Раньше я знал их, я был в них уверен, а сейчас… Как они получают свой титул? Насчет многих у меня сомнения. Лагеря курят приму без фильтра, а они греются на французских пляжах, мужиков бьют палками мусора и козлы, а они не могут ничего порешать. Или не хотят. Они не хотят за нас страдать.
Я слушал. Слушал и старался дышать как можно тише.
– Но это не мешает им требовать, да, да, именно требовать с мужиков деньги. Деньги, деньги, деньги! Долбанный капитализм. На воров, на наших отцов! Красиво звучит. Но откуда у зэка деньги? Это слезы матерей. И еще неизвестно, с кем они эти деньги делят, – Домик два раза хлопнул пальцами по плечу, или мне показалось. – Я не хочу становиться таким вором.
Нельзя сказать, что я об этом не думал и не догадывался, но когда слышишь такое, можно сказать, из первых уст, мысли начинают обретать видимую форму. Построенные логические цепочки в моей голове обрывались, и на месте сломанных звеньев вырастали новые.
Я пришел домой поздно вечером, разговаривать с кем-то не было никакого желания – со мной говорили сделанные выводы. Когда я ложился спать, то увидел на стопе какую-то болячку, похожую на небольшой гнойник. Может, показаться завтра врачу? Хотя что смеяться, люди кровью истекают, а на прием прорваться не могут, мне-то куда с таким пустяком?
######
Но прорываться мне все-таки пришлось. С утра на моей ноге был уже не один, а пять гнойников, они были большие и сильно болели, а в некоторых местах даже опухли. Мне повезло – после того беспрецедентного вывоза в НИИ врачи перестали относиться ко мне как к очередному больному, поэтому на прием я попал без всякой очереди.
– И это все? – доктор раздраженно подняла брови. Не фонтан, конечно, но хоть менее наплевательски. – Германовна, обработай ему там перекисью и наложи повязку.
Когда медсестра доматывала уже третий бинт, я заметил у себя на локте и внешней стороне предплечья такие же ранки. Замотали и их. На мой вопрос о причинах возникновения этих болячек, она лишь махнула рукой. Исчерпывающий ответ.
К уже привычной хромоте добавилось то, что наступать на замотанную ногу мне было больно. Бинты, трость… Мой внешний вид производил удручающее впечатление.
– Ты как с войны, – озорно улыбнулся Силуан, когда я принес ему очередную пачку сигарет, – в горячих точках не был?
– Горячее, чем здесь, нигде не было.
– Я тоже не был. Братан служил в Африке по контракту, дед с немцами воевал, а я вот сижу. Деда в сорок втором под Кенигсбергом ранили и комиссовали сразу, он до конца войны в госпитале пролежал. Столько всего рассказывал…
– У меня дедушка тоже воевал, его тоже ранили. Осколком, по-моему.
– Докуда дошел? Награды есть?
– Есть вроде. Мы как-то не особо общались.
– Благодарный внук.
Под пристальным взглядом его серых глаз мне опять стало не по себе, и я поежился.
– Так что за херня с тобой происходит? Чего ты весь в бинтах?
– Болячки какие-то повылазили. Откуда, правда, понять не могу.
– Гонишь?
– Ну как тебе сказать… Подганиваю маленько.
– Это нормально, – отрезал он, – ненормально было бы, если б тебе было похер. Но сильно тоже переживать не надо, а то загнешься. Дай спичку, – он прикурил и продолжил, – ты, наверное, обратил внимание, что тот, кто не падает духом и старается жить полной жизнью выздоравливает или по крайне мере держится дольше чем тот, кто в буквальном смысле хоронит себя заживо.
Действительно, если сопоставлять количество спасенных и потерянных душ с их волей к жизни, это не вызывало никаких сомнений. Не раз наглядно убеждался.
– Знаешь, что это? Это доказательство материальности мысли.
Я резко выдохнул, отгоняя от лица едкий вишневый дым, подпер голову здоровой рукой и опустил глаза. Если бы все было так просто. Совладать со своими мыслями не всегда получалось.
– Что бы ни случилось, никогда не падай духом. Знаешь, что тебе может помочь в этом, Игнат?
Я поднял на него глаза.
– Кода смотришь на тех, кто цепляется за жизнь одними зубами, потому что больше нечем, да и те уже гнилые, становится стыдно за свои слабости.
Силаун лежал и курил, глядя на меня безо всяких эмоций, но с такой силой, что я реально ее почувствовал. Поняв это, он улыбнулся, а на меня накатила годами сдерживаемая меланхолия.
– Как же я хочу домой, Господи… Как же я хочу освободиться… Освободиться здоровым… И пусть я неизлечим и пусть сроку помойка, но, сука, я освобожусь. Назло им всем! Назло мусорам, назло врачам…