*цена прошлого#

– Конечно! Сигареты, спички, носки, простыни… На что я только не играл.

– А есть что-то такое, на что играть нельзя?

– На пайку – иначе можно так наиграться, что с голоду подохнешь. На здоровье – то, что там рассказывают про отрезанные пальцы и уши, это все сказки. Тем более, что играли «на жопу» – бред полный. Может бляди какие-то и играли, но среди порядочных такого быть не могло. Вот если не рассчитаешься, другое дело – подставляй. И то сейчас уже так не карают.

– А как карают?

– Тоже ничего приятного, но никакой содомии. Это теперь по обоюдному согласию! – Домик весело рассмеялся. – А еще с недавних пор стало нельзя играть на спорт – отжимания, приседания и любые другие упражнения.

– Почему нельзя?

– Воры запретили. После того как один долбоеб проиграл восемьсот отжиманий на брусьях. Расчет до вечера. Где-то на второй сотне он порвал связку и как ты понимаешь не смог рассчитаться вовремя.

– Жесть.

– Вечером он повесился. Чтобы не стать фуфлыжником. И он предпочел умереть.

– А… Да уж… Жизнь или честь… Есть же еще такие люди… А сейчас на что играют?

– На деньги в основном. На наличные или переводы делают на банковскую карту.

– Если научиться играть, можно освободиться богатым человеком.

Домик остановил руку, не кинув кубики, и посмотрел на меня исподлобья.

– Думаешь, потянешь?

– Не знаю… – я пожал плечами.

– Играть на деньги не так-то просто. Это не каждому дано. Надо, во-первых, учителя найти, да и стартовый капитал не помешает. Сколько ты проиграешь, пока не научишься? Карты такая игра – за один вечер не освоишь. Люди годами учатся.

Я кинул кубики и сделал ход.

– А ты даже сейчас не видишь, что я тебя обманываю. У меня было пять – шесть, а я сходил шестой куш. А это всего лишь какие-то деревянные нарды.

– Мы же без интереса играем! Еще и разговариваем параллельно, вот я и проглядел.

– Отвлечь можно по-разному. Способов обмана знаешь сколько? Тем более в карты.

Я уже не сводил глаз с доски и внимательно считал по клеточкам каждый ход.

– И еще кое-что, – вздохнул Домик. – Ты должен это знать: каждый порядочный арестант с каждого выигрыша часть суммы обязательно уделяет на воров.

– На общее в смысле? Чтоб чай-курить было? Ну да, это пр…

– Нет, на воров. А они уже решат, куда эти деньги направить – лагеря греть, тюрьмы или еще что-то.

– А если не уделю? Это же мой выигрыш, мои деньги – куда захочу, туда и дену.

– Ты где находишься? Это тебе не казино! Если ты считаешь себя порядочным, то должен поддерживать воровское, – Домик закрыл глаза и отложил шарики в сторону, – но, чтобы поддерживать воровское, играть в карты необязательно. Ты можешь просто жить нормальным мужиком и поддерживать наш ход своим словом, поступками и образом жизни.

Когда Домик открыл глаза, его взгляд показался мне уставшим и почему-то сочувствующим.

– Ну, все, давай! Иди к себе, – замахал он руками, – я устал.

Интересная личность. И до конца мне неясная. Учитель географии, хм. Только что-то учит он без особого энтузиазма. Я лежал у себя на шконке, глядел в потолок и думал. Вернее, не в потолок, а в верхнюю шконку. Что-то последнее время я много стал думать, не помню себя таким. Вот черт, опять забыл спросить, почему он не стал вором. Ну, ладно, в другой раз.

######

Судебное разбирательство по существу началось осенью. Заседание было открытым, так что пускали туда всех желающих, которых правда было немного: мои и Степины родители. Мне было стыдно смотреть маме и папе в глаза, я боялся увидеть там разочарование. Но в них не было ни капли упрека. Родительское сердце непоколебимо. Глаза излучали любовь, надежду и веру. Веру не в то, что мне дадут мало срока или освободят подчистую, нет. Веру в меня.

Со Степой нас не стали рассаживать по разным клеткам, мы сидели на одной скамейке. Темы дачи показаний мы не касались. Я не хотел про это говорить, а Степа… А я не знаю, что Степа – по его лицу сложно было понять. Хотя, наверное, в тот момент, стоя на эшафоте, я испытывал странные чувства, да и чувства ли это были, понять было сложно. Ну, а определить, что переживает в такой момент другой человек, когда сам не можешь понять себя, невозможно. Ты будто стоишь над пропастью, зная, что полетишь вниз, и только ветер в ожидании тебя колышет волосы… Бред. Это не описать. Хотите прочувствовать – читайте Достоевского.

Адвокат распалялся: говорил много, говорил по существу, его речь была грамотной и логически выстроенной – заслушаться можно. Можно было поверить, что я такой мальчик-зайчик и ни в чем не виноват. Но на прокурора и судью это не действовало, их лица оставались каменными. Я внутренне готовил себя. Я старался контролировать каждую эмоцию, каждую мысль, пытался просчитать все возможные изменения моего состояния и продумать ответную реакцию. Я был готов.

Когда читали приговор, я стоял и не чувствовал ничего. Двенадцать лет строгого режима и… ничего. Абсолютно ничего. Когда нас выводили из зала, на родителей я не смотрел.

Меня посадили в одиночную камеру КПЗ, и в ожидании этапирования на СИЗО я ходил взад-вперед по камере, когда вспомнил какое сегодня число. Пять дней назад был мой день рождения, а вчера была годовщина смерти потерпевшего. А сегодня меня осудили. Арифметика судьбы. Но почему числа разные? Вообще, я не силен в нумерологии.