*цена прошлого#

– Да не… – выдавил я, вытирая слезы, – план просто хороший.

– Ну да, тувинский! – Большой открутил пробку и быстро вдохнул.

Он не выпускал дым долго, а потом широко открыл рот и медленно выдохнул его большим серым облаком. Как Змей Горыныч. Только голова одна. Я попытался сдержать улыбку, но у меня это получилось плохо, и я прикрыл рот рукой, а изо рта стали вырываться короткие сдавленные смешки. Большой смотрел на меня и улыбался во весь свой широкий рот. Или пасть.

– Во, другое дело! А то ходишь смурной, голову повесил. Отдохнуть хоть маленько надо.

В голове зазвучало что-то похожее на гул. Или не на гул. Слова Большого отдавали эхом. Сидеть стало тяжело.

– Расслабься, иди полежи. Ну, в смысле не полижи, а полежи! – сказал Большой и дико расхохотался.

Я, не очень поняв юмора, на ватных ногах встал и поплелся к себе. Упав на шконку, я поправил под головой мягкую подушку. Как хорошо. Каждая моя мышца, каждый мой мускул расслабился, легкость в теле была такой, что я был готов взлететь. Улыбка отказывалась покидать губы, а под закрытыми веками расцвела красочная палитра. Не знаю, сколько времени я пролежал, наслаждаясь этим волшебным моментом, как вдруг услышал до боли знакомую мелодию. Пульс начал биться быстрее и отчетливей, жар вспыхивал пламенем где-то между животом и сердцем. Каждая строчка, каждое слово песни пробуждали во мне все новые и новые воспоминания. Память рисовала яркие, отрывочные картины и кружила меня в своем водовороте.

«…давай вот так посидим до утра! Не уходи – погоди, мне пора, и если выход один впереди, то почему мы то холод, то жара…»

######

Время. С начала сотворения этого мира, с момента как мировые часы начали свой ход, оно движется с одинаковой скоростью. Человек не в силах его ускорить, замедлить или остановить. Но человек существо поистине хитроумное, он найдет выход из любой ситуации. У нас есть одно замечательное свойство – восприятие. Оно способно творить чудеса. Оно может день превратить в месяц, а месяц – в годы или наоборот – год покажется нам одним днем.

Праздники, что интересно, тянутся очень медленно. Не единичные дни рождения, а длинные майские или новогодние недели. После двух-трех дней веселья время как будто останавливается – сбивается привычный ритм жизни. Мы, сидя в камере, хоть и не ходили на работу, и праздники мало чем отличались от наших будней, все равно чувствовали, что что-то идет не так. Изменилась однообразная телепрограмма, изменился ставший уже привычным график дежурств надзирателей – здесь обращаешь внимание на все.

Я сидел и щелкал пультом от телевизора, не зная, чем себя занять, и, судя по скучным лицам сокамерников, их настроение мало чем отличалось от моего. Когда я понял, что пошел уже по третьему кругу, то бросил эту пустую затею и отдал пульт Руслану. После недолгих раздумий я решил почистить и без того чистую раковину.

– Пойду пошоркаю светланку! – сказал я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

– Сильно не зашаркивай, девка общая, – кисло улыбнувшись, поддержал Домик.

Когда раковина сияла белизной настолько, что на ней уже не было ни единого пятнышка, развода или чего-то еще, что можно было оттереть, я вытер руки и присел на шконку к деду. Тому самому, кого все так и звали – дед. Одетый в старый заношенный спортивный костюм, небольшого роста, но с большим животом, он лежал, закинув руку за голову, и читал газету. Добродушный старичок, этакий божий одуванчик. Сломанные, перемотанные синей изолентой очки в толстой оправе дополняли образ.

– Что пишут?

– Ничего хорошего, – ответил он, с хрустом сложив газету. – Опять кризис ожидается. Сначала разворуют страну, а потом с умным видом заявляют: «Инфляция! Коррупция!».

– Проституция.

– Она самая! Политическая проституция. Ебут друг дружку, а деньги в кружку! Все довольны, один народ голодает!

– Не говори, деда, ой, не говори, – сказал я, раскрыв пачку и протягивая ему сигарету. – Самого-то за что прикрыли? Бабку свою небось того?

– Ты бабку мою не тронь! Она у меня умница. За всю жизнь ее пальцем не тронул. Она мне блинов домашних напекла – хотела сюда передать, а ей говорят: «Нельзя, не положено». Уроды. Бабка с этими блинами потом назад на электричку потащилась.

– Почему не положено-то?

– Скоропортящийся продукт. Как будто я их хранить буду. Да мы их в тот же вечер сожрем! Как будто они этого не понимают. Уроды.

– За что же тебя тогда?

– Двести двадцать восьмая. Наркотики.

– Тебя? За наркотики?! – я с удивлением уставился на деда. – Что, дедуля, балуешься иногда?

– Ты что, внучек, совсем ебанулся? Я эту дрянь за всю жизнь в руках не держал. Это вас, молодежь, сейчас от нее за уши не оторвать.

– Ну, не знаю, как молодежь, сам не любитель. Так, как тебя угораздило за наркоту влететь?

– Ой, сынок, это долгая история, слушать замучаешься.

– Ничего я не замучаюсь, рассказывай, мне интересно, – я уселся поудобнее и положил пачку сигарет между нами на шконку.

– Задумал я купить иномарку. На свое горе. Нет, ну а что? Мы с бабкой в частном секторе живем, еда – все свое, огород садим, одежда, что нам со старой – доносим уж то, что есть, а пенсии у обоих немаленькие. В общем, денег скопилось прилично. Меня мой москвиченок задолбал. Ей-богу, задолбал. Перед каждой поездкой я его минимум час уговаривал, а он, неблагодарный, через раз заводился. В итоге решили. Нашел я по объявлению тойоту старенькую. Ну, как старенькую – помоложе моего москвича будет. Вот только ехать за ней далеко надо – хозяин в Рубцовске живет.