Догонялки

Заинтересовавшись псевдоокном, я чуть было не забыла, зачем я вообще сюда пришла. Из задумчивости меня вывела зловещая тональность музыки отсека. Я оторвалась от окна и увидела, как над дверью замигала надпись: «Больной, 1 шт.» Секундой позже на пороге появился средних лет мужчина. Мрачно швыркая носом, он направился ко мне и шлепнулся на диагностическую кушетку. Та затрещала то ли от усердия, то ли от его веса, и на поверхности стола передо мной появилась надпись: «Никаких известных заболеваний у больного не обнаружено. Точность диагноза – 5,3 по 10-ти бальной шкале».

Прочтя эту малополезную надпись, я решила брать пациента за рога и сказала:

- Здравствуйте. Меня зовут Валентина Козлова, я новый врач.

- А, мы с вами однофамильцы, я тоже Козлов, - мрачно отозвался пациент. – Я поэт.

- Ой! – преисполнилась почтения я. – Неужели вы тот самый Козлов, чье стихотворение мы проходили в школе?!

- Да, это я, - сказал он еще более мрачно.

- Так на что же вы жалуетесь? – удивилась я.

- У меня творческий кризис. Совсем не могу писать.

- Не волнуйтесь, у всех поэтов бывают творческие подъемы и спады, - сказала я ласковым, как у отсека, голосом.

- Да?! – как-то чересчур агрессивно отозвался знаменитый поэт. – Вы посмотрите, разве это на что-то похоже?!

Он порылся в кармане и протянул мне маленький компьютер-блокнот. Я взяла его и прочла:

- «Космический корабль: в-ж-ж, в-ж-ж, пи-ип, пи-ип, пи-ип…»

- Видите, какое убожество? – самобичевнулся Козлов, глядя сквозь меня и пуще прежнего швыркая носом. – А следующее я вообще не докончил: никак не могу придумать, что писать дальше. Позвольте, я вам прочту. Оно называется «Инопланетяне». …Курдык-мурдык, ляля-каляля… Вот видите?! А дальше – не могу!

- Можно продолжить так: кха чха ик-ик-ик, - предложила я, вспомнив длинноносых.

- В принципе, можно, - поморщился Козлов и с ненавистью посмотрел в псевдоокно.

- Я ведь и сама сочиняю, - скромно вякнула я. – Тоже, бывает, мучаюсь, пока рифму подберу…

- А, вы пишете с рифмой? Ничего, все с этого начинают. Я надеюсь, вы не обидитесь, девушка, если я не стану слушать ваши стихи – сами понимаете, нужно сначала поработать над собой, достичь определенного уровня. Каждый стих, - Козлов снова зверски шмыгнул носом, - каждый стих должен быть для тебя мучением и одновременно откровением, каждое слово надо процеживать через сито сознания и выдирать из подсознания то, что осталось… Вы меня понимаете?

- Да, конечно, понимаю, - согласилась я. – Постараюсь вам помочь, так как стихи у вас и вправду никуда не годятся.

Козлов вдруг быстро поднял голову и зарычал:

- Мне интересно, кто научил вас хамить прямо в лицо. Если вы считаете себя столь умной и талантливой, вы должны не просто осуждать произведение, но делать это не голословно, а аргументировано, и эта дилетантская манера…

- Вы сами сказали, что стихи у вас плохие! – вскочив из-за стола, заорала я на больного. – И у вас не творческий кризис, а насморк! Против него я вам дам таблетку, а стихи у вас всегда были и есть одинаковые, потому что это вообще не стихи!

- П-ш-ш-ш, - сказал ароматизатором медицинский отсек и врубил успокаивающую музыку.

- Я больше сюда не приду! – перекрикивая ее, завопил поэт Козлов.

- Ну и пожалуйста! – гаркнула в ответ я и выдала экспромтом:

- Стих без ритма и без слов

Написал поэт Козлов.

Для него он – откровенье,

Для читателя – мученье!

За Козловым с шумом захлопнулась дверь отсека. Я рухнула на диагностическую кушетку и уставилась в псевдоокно, мрачно ожидая последствий.

…Последствия не замедлили проявиться. Над дверью загорелась надпись «Больной, 2 шт.», и вошли две штуки, но не больные, а капитан и штурман.

- Я вынужден объявить вам выговор с занесением, - сухо сообщил мне Зуммеров. – Ввиду того, что вы проявили агрессию по отношению к тонкодушевноорганизованному человеку, он теперь не проявляет желания идти на контакт с иным разумом. Таким образом, из-за вас инопланетяне будут лишены возможности лицезреть талантливость землян.

Я отвела взгляд и уставилась в спасительное псевдоокно, где опять проплывала лодочка с клонами.

- Скажите спасибо, что Логвин Эдуардович уговорил меня не объявлять вам выговор по громкой связи, а сообщить конфиденциально, - дозудел Зуммеров и направился к двери.

- Спасибо, - мрачно, как мой однофамилец, сказала я штурману. Тот, не отвечая, приложил палец к губам. Дождавшись, пока Зуммеров исчезнет за дверью, он захихикал и хлопнул меня по плечу:

- Ты не обращай внимания на Андрейкин зуд, его поэт накрутил… Да не расстраивайся, первый блин комом, дальше легче пойдет.

- Теперь, наверно, инопланетяне его стихов не услышат, - виновато прошептала я. Штурман фыркнул и, нагнувшись, заглянул мне в лицо.

- Они от этого не расстроятся, можешь мне поверить.

- Ты-то откуда знаешь? – проворчала я.

- Догадываюсь, - сказал штурман с улыбкой. – Так что, Валька, держи хвост пистолетом и остальных так же лечи, как его – будут знать, как к врачам ходить.

ГЛАВА 25

В скором времени я убедилась, как полезен был штурманский совет. Припомнив школьные времена, я встала по отношению к больным на позицию плохораспознаваемого хамства, в результате чего их количество сделалось весьма небольшим. Но и с оставшимися я обходилась круто. Для начала научила отсек говорить тем, кто пытался войти, строгим голосом: «Доктор Козлова занята, подождите 15 минут». Эти пятнадцать минут, пока пациент находился в ожидании меня, я отсиживалась в процедурном кабинете, слушая через наушники свою любимую певицу. Прослушав четыре песни, что, примерно, и равнялось пятнадцати минутам, я сжимала губы, сдвигала брови и грозно возникала пред пациентовы очи, в то время как дрессированный отсек исполнял нечто вроде бравурного марша. Ни один больной не провел у меня больше получала, так как я все время делала вид, что тороплюсь.