Страница 89 из 123
Из-за брезента выпрыгивают пацаны, полупьяные от дороги и водки.
Дорогу перегородили зеленеющие в вечернем свете мотоциклы «Урал» со снятыми колясками и вытянутыми вилками, чтобы было похоже на Харлей – Дэвидсон, раскрашенные жигули, и пешие люди с замотанными в шарфы лицами.
—Кто будете? – спрашивает Андубин.
—Хунхузы мы, я Соёл сороквторовский, —отвечает стоящий впереди невероятного роста человек, в ботфортах и крагах, лицо его закрывают большие мотоциклетные очки.
—Сами кто? – спрашивает высокий.
—Шпана,— говорит ему Андубин, держа руку в кармане, и отыскивая указательным пальцем спусковой крючок обреза, заряженного патронами со шляпками от гвоздей.
—Нам с вами не по дороге,— говорит человек.
—Тогда откройте трассу,— спокойно произносит Иннокентий.
Банда на мотоциклах внимательно смотрит на строй шпаны перед ЗИЛом, долговязый в очках изучает стоящего чуть впереди невысокого плотного человека в кепке и прикидывает свои силы. Ему непонятно назначение лишь одного участника этого действа. С удивлением сороквторовский Соёл рассматривает серый сюртук и очки в золотой оправе. Он с переводит взгляд с этого анахронизма на толпу пацанов в спортивных костюмах. Наконец он кивает своим соратникам, и те разъезжаются в стороны, освобождая проезд.
—Наплодилось в городище бандосов, хер проссышь теперь, кто есть кто, жаухызы, байтурсыны, кулымыскеры всякие, где тут нашему брату шпанюку,— говорит Коляха Серов (погоняло цветнее — Коричневый).
—Хлебало захлопни,—устраивается Андубин поудобнее на матрасе. Дорога и гул мотора укачивает тела, зарывшиеся в матрасах.
Он тоже ищет её, нераспознав нераспознаваемое, заглядывает в разбитые окна, ходит по гулким коридорам в вертикальном городе, где никого нет и дома – щупальца чернеют в неверном свете.
Где-то должно быть озеро, но озера нет, есть только яма, на дне которой— зелёная тина и листья кувшинок. Снег падает в яму не тая, покрывает зелёное белым. Утром было лето, а теперь ночь, и ноябрь размывает туманом кристальную даль.
Тревога кошачьими тенями бегает по дворам, исчезает за дверями пустых подъездов. Шелестит на заснеженных балконах и растворяется на безлюдных улицах.
В одной из квартир он замечает силуэт. Кто-то сидит на полу. Он подходит и трогает за плечо.
—Кто? – поворачивается к нему странная застывшая маска. Морщины, грязные свалявшиеся волосы, серая замызганная одежда.
—Где она?— спрашивает он у старухи.
—Её больше нет!— говорит существо, и начинает хохотать.
Он вне себя от ярости хватает старуху за грязные волосы и, свалив её на пол, начинает колотить головой о бетонный пол. Голова превращается в кучу тряпья, от которого смрадно несёт кровью.
Скрежет металла, визг металла, грохот металла. Эхо, рассыпающееся по окраинам. Но это не фургон «Алка», это писк чего-то откручивающегося, я вижу это что-то, это круглый лотос, он был зелёный, но сейчас – ржавеет и теряет лепестки, какие-то существа крутят его как колесо и кричат. Я знаю, что если я не успею,—он упадёт вниз, и его будет потом не достать. Этот лотос связан с чьим-то дыханием, когда он разложится – дыхание прекратится. Ржавчина сыплется на асфальт. Грязно-зелёные куски и темнота. А над всем этим – чёрные глаза, уходящие в затягивающееся окно.
—Брат!
Звуки оркестра вертикальными медными аккордами нависают над исчезающей внизу толпой. Огромное скрипично – хоровое полотно кто-то возит из угла в угол по полу слуха как грязную тряпку. Колокола и литавры отбивают четверти. Один удар в секунду. Moderato.
—Брат. Проснись. Брат. Ты меня слышишь?
Аккорды теряют свою фактуру, расплавляются и сжимаются до прозрачности хрустальных колокольчиков. Нет, это всего лишь тиканье часов. Звуки медленно забираются в серый корпус будильника и почти затихают.
—Они нашли её,—говорю я ему.
—Я знаю. Уже два года назад.
— И ты молчал? Что нам теперь делать?
—Если мы не вмешаемся, она умрёт.
—Что же делать, брат?
—У неё уже два года – рак лёгкого, стадия последняя, метастазы в костях. Если она умрёт, мы никогда не исполним цель.
Я смотрю на брата. Он словно не человек, ему наплевать на всё, его интересует только его цель.
—Мне нет дела да этой лампы, я всё-таки любил её, мне жаль.
—Я понимаю, но и ты пойми, что мы слишком долго шли к этой цели, это по всей вероятности – последний круг, скоро конец.