Страница 70 из 123
В СИЗО – 1 города N, по улице Милюкова, 63, — смрад и полутьма. Это местный «Белый Лебедь», переваривавший в двадцатом году в своей крашенной эмалью утробе ещё последних белых офицеров. В общей камере 106 как туман висит табачный дым, но уже не такой плотный, как несколько дней назад. Сигареты заканчиваются. В семидесятиместной камере— в два раза больше людей, чем она может вместить согласно учёту койко—мест. Так тесно, что те, кто стоят возле дверей, могут поднять ноги, и не упадут.
Из блатного угла подаёт голос Андубин:
—Да в рот меня мама целовала, чё вас так много, со шконки не встанешь! Трассу мне сделайте до параши!
—Да ладно тебе, Скиф, все не по своей воле тут,— делая коридор из собственных тел, ропщут «мужики».
Скиф, это лагерная «погремуха» Андубина, даденая ему за то, что у него глубокие познания в истории, а может, за раскосые глаза.
—Курёха, братан, нас по ходу сюда от изжоги помирать кинули, трассы оборвали, пайку не несут,— говорит Андубин своему подельнику Табатникову.
Десятый день сто тридцать пять подследственных сняты с довольствия, никому не приносят передачи, никого не выводят на допрос. Про них как будто забыли. Всё, что было припасено из съестного, уже почти закончилось.
—Не, Курёха,—говорит подельнику Андубин, в натуре нас тут замордовать решили, по ходу у ментокрылых на нас ничего нет.
—Да как нет, терпила опознала нас,— отвечает ему Табатников, который за десять дней так похудел, что стал похож на скелет.
—Вот лошади красные, во дворе дубачьё со шпалерами выставили. Кто на решку вылазит – шмаляют, в пятьсот третьем коневого вглушняк ухайдокали.
—Жрать охота, щас бы волка мёрзлого без соли спитонил. Жаль, у порядочного арестанта мяса не отрежешь, а у птиц и помойников — голимый шквар, а то бы вон ща, у Юльки руку оттяпали, нафига ему руки, флейтой прокормится, —смеётся Скиф.
Тому, которого назвали Юлькой, не до смеха, он ещё глубже прячется под нары.
—Скифа, братан, давай черепок, будем завтракать, крути дрова.
—Слушай, ты и так худой.
—Зато длинный.
Из «телевизора» — старой тумбочки, висящей на стене, появляется маленькая алюминиевая сковородка. Табатников из-под матраца достаёт заточенную железяку, и проводит ею по предплечью, держа руку над сковородкой. В неё капает бурая кровь, со звоном разбиваясь о дно. Андубин подаёт ему скрученную конусообразно газету «Пятница» и «марочку» — чистый носовой платок. Табатников перевязывает предплечье и поджигает под сковородкой газету. Кровь чернеет, пузырится и твердеет.
Очкарика мутит от вида такого «завтрака», он, проталкиваясь сквозь мужиков «тусующихся» по камере, идёт в сторону «параши».
—Эйч, франтяга,—кричат ему мужики,—«уронил что-то»! На полу валяется позолоченная авторучка. Но Пиджаку не до этого.
—Братан,—поздно ночью будит Андубина Табат,—вставай, там со двора армию убрали, пацаны коня кинули, тут кишки залетели, чай, курентий, бацилы.
Иннокентий открывает глаза и садится на нарах.
—Тут ещё отрава приехала с четвёртого корпуса, от Копчёного, герасим цельный, и баян есть, шторимся?
—Отчего бы нет.
—Ну, полетели. Психанём, как оно есть.
В маленькой бутылочке из-под пенициллина Табатников кипятит еле заметные кристаллы, и потом через фильтр сигареты набирает мутную жидкость в шприц. В полумраке камеры Андубин – Скиф, закатывает рукав правой руки и левой обхватывает предплечье возле локтя.
—Давай сюда, вон видишь.
Табат делает «контроль», вытягивает немного крови из вены, чтобы убедиться, что попал в неё, и до отказа вжимает поршень.
Через полчаса «зависшие» подельники лежат на нарах. Перед их полузакрытыми веками проплывают далёкие образы, причудливо переплетающиеся, они распадаются и снова вырастают. Тяжести физических тел больше нет. Грязные стены камеры раздвинуты до немыслимых размеров. Человеческий говор, шум телевизора, какие-то звуки,— всё выстраивается в хрустальную композицию, в стеклянную гору, вершина которой теряется за внешним краем вселенной.
—Курёха, как думаешь,—говорит не своим голосом Андубин, потому что под действием опиоидов у него полностью расслаблены мышцы лица,—нас, почему в одну хату кинули,—мы же можем запутать следствие.