Страница 69 из 123
«…И память возвернула, как с братом мы вдвоём
На саночках дубовых гроб матери везём,
Потом по электричкам, и в поисках тепла
Мы голосили "Мамка умерла!"
Огромная держава, бездонная страна,
Тебе мы не родные, и ты нам не нужна…»
Песня.
1.
Исправительная колония строгого режима – 19, «Девятнаха», в посёлке Свеклово N-ской области. Железный забор, окна в бараках, заткнутые матрацами, ржавый металл решёток с налётом сизого инея. Сгорбленные зеки в чёрных телогрейках на разводе маршируют на плацу и скандируют песню:
«У солдата выходной, пуговицы в ряд».
Чёрный фургон, автомобиль закрытого типа привёз пять минут назад сюда из города «заряженных» людей, судом лишённых статуса граждан. Табатников и Андубин, бегут по бетонной дорожке в сторону чёрных дверей. На дверях надпись:
«Труд – это спасение и благо».
И этот, очкастый, чертыхаясь, и проклиная свою работу писателя, тоже с ними бежит по бетонной дорожке, оскальзываясь. Его гладкий подбородок, эти золотые очки, длиннополый сюртук, разительно контрастируют с убогой одеждой арестантов, с серыми камнями построек, с мундирами охранников.
«…Андубин Иннокенитий Денисович, 75 – го года рождения, уроженец села Кротовина Северочуйского района республики В, осуждён Октябрьским судом по статье 162 часть вторая, пункт б, и по статье 127, на срок 14 лет с отбыванием наказания в исправительной колонии строгого режима…»
«…Табатников Леонид Яковлевич, 75 – го года рождения, уроженец села Кротовина Северочуйского района республики В, осуждён Октябрьским судом по статье 162 часть вторая, пункт б, по статье 127 и по статье 111, на срок 17 лет с отбыванием наказания в исправительной колонии строгого режима…»
Пока «Девятнаха», принимает новых жителей, грязно-белые папки шуршат под пальцами Пиджака в октябрьском городском суде, нет такого места, к которому бы у него не было доступа.
Две полутораметровые стопы высятся перед ним, по тридцать томов в каждой. Если бы портные знали столько, сколько знает Очкарик, в этой комнате бы места не хватило для конечного результата их швейного творчества, а Андубин и Табатников давно бы сгнили в братской яме со смазанными зелёнкой лбами. Чтобы пуля инфекцию не занесла. 1997
Охранник, услышав какой-то шум в архиве, открывает дверь и, естественно, ни кого не увидев, думает, что надо бы отпуск взять, и на море съездить, а то от этих уголовных рож уже крыша поехала. Сколько их перевидал, не сосчитать. И все заслуженно, заслуженно, некоторым даже мало просят. Один раз только видел паренька, тут уж явный беспредел, свешали на него всех собак, молодой, испуганный, представил что моего так…
В ИК – 19, новых гостей, а точнее теперь самых что ни на есть родных сыновей старушки – тюрьмы, сразу растолкали по карцерам, потому что на сборке они «вшатали одного фуфлогона», давнего Андубинского знакомого, который не отдал карточного долга и сбежал. Андубин, оперевшись на плечи Табатникова, двумя ногами впечатался в грудь «фуфлыги», и тот отлетел в противоположный конец камеры со сломанной грудной клеткой.
Андубин лежит на бетонном полу, подложив кисти рук под почки, отбитые на допросах, он пытается уснуть, что совершенно невозможно, потому что холод держит его своими цепкими пальцами в круговороте реальности, а худой и длинный как жердь Табатников, через три камеры правее отжимается от пола, густо усыпанного хлоркой, и зло приговаривает:
«О, спорт, ты мир».
Неделей раньше – духота в районном суде Октябрьского административного округа. После слушанья дела, гремя скамейками, поднимаются люди, — будут зачитывать приговор. Один Феликс, белый как мел, как будто это ему приговор читают, продолжает сидеть, словно забывшись. Очкастый беспокойно смотрит на него и ждёт, что глупого мальчишку вот-вот выгонят из зала за неуважение к суду. На Феликса зашикали, он тоже встал.
Возле кафедры – две клетки, за серым металлом стальных прутьев стоят осуждаемые, для зрителей как бы распиленные на несколько неодинаковых полос.
—Я хочу сделать заявление,—говорит Андубин,—виновным себя не признаю, все показания были выбиты из меня следователями. Ежедневно я подвергался избиениям и пыткам на допросах. Я уже два месяца в туалет хожу кровью. Вам известно, что такое пресс – хаты? Забрасывают в камеры к бывшим сотрудникам, или к националистически настроенным лицам кавказской национальности, по указке сотрудников следственного изолятора избивающих подсудимых. У меня трижды проколото лёгкое, я его сам себе протыкал заострённой зубной щёткой, чтобы меня отправили на больницу, у меня всё гниёт, а медицинская помощь мне оказана не была. Я собираюсь писать кассационные жалобы и жалобы в высшие инстанции, и призываю нормальных граждан, у кого ещё осталась совесть, помочь прекратить беспредел органов правопорядка.