Страница 59 из 123
2
В ноябре 2005 года на крымскую землю ступили две пары ног. Топча перегнивающие листья, два молодых сибирских дикаря пронеслись мимо ошеломлённых горожан, пьющих пиво на Собачьем пляже, и бросились в Чёрное море. Жители долго смотрели на купающихся безумцев, которые плавали в воде возле берега. Тю, в ней они даже своих собак не купают, да ещё и в ноябре, когда не только сезон закончен, но и уже «не зовсем тепло».
А дикари эти купались в солёной воде, которая была «как у нас в речке, в июле», и им было плевать на мнение окружающих.
Мы смогли бы их видеть во дворе за улицей Кирова, рвущими виноград, который наподобие хмеля увивал крыши многих подъездов, они трясли деревья с алычой, они удивлённо расковыривали гнилую кожуру грецких орехов, каблуками разбивая скорлупу.
Господин в золотых очках и сером изящном костюме при виде этих двоих невоспитанных граждан делает кислое лицо и строчит в блокнот.
Зачем Феликс и его друг Андрей Загвозкин, которого автор в своём романе «Корень бессмертия» называет Анастасом Подсаморезниковым, приехали в Крым? Им казалось, что там они найдут лучшую жизнь, и кроме того их позвал туда товарищ, имеющий там собственное жильё.
Вся эта история закончилась весьма плохо. Началось всё с того, что остро встал вопрос с зарабатыванием средств для существования. Надо сказать, что в то время в городе Керчь двум молодым людям, имеющим в карманах по диплому музыкального училища, было совершенно нечего делать. Феликс потом напишет в одной из глав «Ориона», что «культура города дышала на ладан», и это был чистая правда. Объездив все школы искусств, друзья поняли, что никому тут не нужно их образование и талант, и принялись искать работу в другом месте. При этом весьма сказывалось, что они, всё-таки, были гражданами другой страны. После долгих попыток, они, наконец-то нашли работу разносчиков газеты «Кафа». Они втроём с трудом справлялись с обязанностями, которые раньше исполнял один человек. Вечером, на покалеченных от долгой ходьбы ногах, они возвращались домой и падали от усталости. Они до глубины души ненавидели газеты, им снились корявые почтовые ящики в смердящих утробах подъездов, в эти ящики надо было совать газеты, а сначала долго стоять на крыльце и ждать, чтобы кто-нибудь пошёл и, набрал код замка. Потом открыл дверь, подозрительно буравя несчастных почтальонов глазами, а до этого надо было ещё найти этот дом, предварительно забрав в редакции внушительную пачку газет.
Вскоре, скручивая шурупами последнюю пару ботинок, давно уже просящих каши, молодые люди поняли, что этой работы им не пережить.
«Это надо лошадью быть и копыта иметь»,— сказал Феликс товарищам.
В тот же день получили расчёт за полмесяца. Сто двадцать пять гривен. Это были бешеные деньги. В том смысле, что они бесили. На них купили мешок муки, пять литров растительного масла, сахар и чай. Началась печальная жизнь. Всё же, россиянине были, к счастью, закалены общежитием и полуголодной студенческой жизнью, а так бы им пришлось весьма туго. Феликс проявлял чудеса кулинарии, делал из одной и той же муки самодельные макароны, пёк хлебцы, и жарил подлив. Благо, в щедром на подсолнухи крае, подсолнечное масло стоило копейки. Местные жители кустарно давили его ночью в гаражах, а утром шли продавать.
Город Керчь с его постоянным рыбным духом, летающим над домами, все эти древние строения, эти блошиные рынки с «бычками», с грибами подтопольниками, с усатыми дремучими дедами, эти вечные старухи, «продающие фашистские кресты, срезанные с «мёртвых офицеров люфтваффе»; всё это произвело на Феликса неизгладимое впечатление. Он днями и ночами ходил по кривым улочкам, он бродил по побережью, он взбирался на «Митридат», перебирая стёртыми на бесславном почтальонском поприще ногами девятьсот ступеней, ведущих на вершину легендарной горы.
Его не понимали, «как ему охота». Но Феликс снова вставал ранним утром и отправлялся бродить по развалинам Пантикапея, где отрытые из-под земли глыбы ракушечника, нагромождённые коридорами, желтели ему в глаза вящим светом Эллады. Он видел в этих развалинах с непонятным названием призраков истиной Тавриды, это было предместье Аркадии, это были врата в Кимеррию. Перед его внутренним взором в солёном морском тумане, у стен обречённой Трои вставали солдаты бесчисленной армии Агамемнона, рог войны рвал утреннюю тишину, и корявые пальцы Гомера, косматого и страшного в своей слепоте, выводили на отсыревших пергаментах разбавленными чернилами буквы.