Страница 25 из 123
R н = АR н1 (1- а/(b+R н2 / 2R н1)) η, (1)
* * *
Хорошо, что я не был соседом Феликса и могу непредвзято рассуждать о его увлечении гитарой.
Ржавые звуки наполняют пространство, ограниченное четырьмя стенами. На задней деке – как на синей спине рецидивиста – клюква (церковь) с куполами, и надпись: «БОГ С НАМИ!»
На гитаре не хватает двух струн, но Феликсу на это наплевать. Он чувствует начало конца. Конца своей немоты. Своей убогой творческой глухоты.
На протяжении нескольких лет, вплоть до момента поступления им в 98 – ом году в N-ское музыкальное училище, он не выпускал гнутое фанерное изделие из рук. Получаться стало не сразу. Но стало.
Феликс был десятиклассник, когда впервые ударил пальцем по струне.
В 97 – ом году он начинает сочинять песни. Он даже записал на магнитофон два – три альбома. А сколько у него было тетрадей с этими песнями. Вряд ли хотя бы одна дожила до наших дней. Все они были сожжены кострами черновской зрелости. Он считал, что чепуха не имеет права жить в нашем мире. И если хоть что-то созданное им даже немного напоминало «детский лепет», оно тут же подвергалось инквизиторскому очищению через огонь, чтобы могла спастись самая душа Феликсовского творчества.
Но неоценимую роль в тотальном разложении памятника тишине, сыграл один человек. Девушка.
На этих страницах мы не будем приводить её настоящее имя, из чувства такта. Скажем только, что в творчестве Чернова ей отводится едва ли не главенствующая роль. Упоминание о ней вы найдёте почти во всех его произведениях.
Он назвал её Карина Олегова. Я расскажу, как он собрал это имя и фамилию. Он изготовил игральные кости и нанёс туда буквы. Бросая эти кубики, он записывал слоги, появляющиеся в случайном порядке. После сотни забракованных имён, после десятков «Тарфюгющей» и «Аббргхндоснов», получилось вполне человеческое. Этой «фишке»,—изменять фамилии персонажей, научил его какой-то незнакомый мне человек. Как я ни берёг творчество Чернова от постороннего влияния, он всё же показал свои записи какому-то пройдохе – системному администратору сервера современной прозы.
Тот сказал ему:
«А ты что же, настоящие имена и фамилии пишешь»?
Феликс удивился, как можно ненастоящие писать.
«Эх, напрасно»,—вздохнул администратор,—«если узнают, обидятся и в суд подадут».
С этого времени, сколько бы я не бился, на черновских страницах появились герои, с анаграммами вместо имён.
Вообще Феликс был человек впечатлительный. Он мог, например, прочитать чьи-нибудь комментарии о том, как трудно сегодня издаваться писателям, и тут же уйти в депрессию. Один пользователь сети вывесил на своей странице список издательств, которые заведомо игнорируют «нормульную» прозу. При этом блоггер жаловался, что он уже «сколько лет штудирует неприступные стены редакций», а его, такого непризнанного гения, никто не ценит. Феликс после знакомства с такими историями впадал в ступор и переставал работать. Он думал: «вот, мол, человек, автор, а и его никто не издаёт, я-то кто в сравнении с ним»?
Приходилось разыскивать в интернете эту «гениальную» прозу, распечатывать и давать почитать Феликсу, но эти труды вознаграждались сиянием его глаз, которые я видел, приходя на следующий день к нему:
—Слушай, какая чушь! Теперь ясно, почему его не издают.
Девушка, которая так повлияла на всю его жизнь, была на год младше его. Он познакомился с ней на школьной дискотеке. Она одним пальцем играла на старом пианино в подсобке.