Страница 14 из 123
Школа с первых дней вросла в Феликса своим серым мраморным телом. Она вошла в его сердце и стала частью него. Много лет подряд потом она снилась ему в гулких цветных снах, и он мальчиком бегал по астральным этажам пепельно – стеклянного монстра. Впоследствии он ездил на родину, приходил в школу, но не мог поверить, что этот ветхий трёхэтажный домик, пустой и глухой, и есть тот мастодонт, в бескрайних просторах которого он блуждал почти всякую ночь, когда с подоконников, забитых до предела телами безликих школьников, сыпались на крашеный пол портфели.
Четыре года его и пятнадцать других детей зомбировала, то есть простите, учила в одном классе добрая женщина. Как пафосно. Первый учитель. Добрый учитель. Но не волнуйтесь. Наш герой был изначально годен для повествования, которое мы разворачиваем на этих страницах. Доброта первого учителя не помешала Феликсу воровать в магазине камбалу в томатном соусе, потом кидать банку под колесо проезжающего крана, чтобы посмотреть, как по асфальту растекается красная «шняга».
Наверное, протест души против всего происходящего, которое захлопывало птицу мысли в клетки постсоветских стереотипов, заставлял Феликса совершать подобные бессмысленные вещи. Но когда его выставляли возле доски, под прицелом пристальных глаз мальчиков и девочек, до асфиксии перехваченных в районе горла треугольными кусками кумача, стыдно ему было по–настоящему.
Мы рассуждаем здесь о природе человеческого молчания, о том, что лежит в его основе. Я имею в виду не физическое молчание, а ментальную немоту. Разве Феликсу нечего было сказать? Он молчал, но это ещё что. У него в классе училась девочка, её имя было Олеся, но её все звали Пьяная из-за проблем с психикой. Возможно, её родители были пьяны и за неё тоже. Её выгнали из школы потому что она всегда молчала на уроках. За семь – восемь лет она не сказала ни слова. Когда преподаватели её спрашивали о чём-то, она поднимала свои мутные, подёрнутые плёнкой глаза, и готовилась ожесточённо молчать. Был у неё брат, разумеется, его звали Накуренный. Здесь присутствовал обратный эффект. Накуренный без остановки молол всякую чушь, без логики и единой линии.
«Солёные огурчики, штрафбат и опопо», «Чёрный в рейсшине». «Да не гони». «Иван Грозный, это апельсин»,—верещал он, пока разноцветные головы его одноклассников долбились от смеха лбами о парты. Вот это – монумент молчанию. Пьяная и Накуренный. В бронзе. Их бесследно увезли.
С деморализующего запада приехали жвачки «Турбо» с вкладышами. Фарцовщики носили резинку сумками по квартирам и меняли на кожаные плащи. Феликс открыл «Турбо» и увидел болид «Формулы один». Он достал тетрадь, разделил первую страницу на четыре части кривыми линиями и нарисовал четыре болида. Они, конечно больше были похожи на Жигули, но новоиспечённый живописец смог понять, что это весело. Несколько недель в страшных муках рождался монголоидный Рембрандт. Всё, что можно было нарисовать, Феликс нарисовал. Он срисовывал винтажных героев Диснея при помощи фильмоскопов, бросающих проекции с плёнки на стену, укрупнял в фотоувеличителях микроскопических Микки Маусов, и даже однажды выменял на целую шоколадку «Марс» липкий вкладыш с изображением Тома и Джерри, летящих на скейте по нарисованной Уолтом дороге. Эта пластиковая наклейка была потом украдена его знакомым, Сашкой Клевцовым, который в расцвете лет в Белгороде объелся «Реланиума» сверху похмелья и умер на руках своей жены, матёрой тётки, привозящей из Турции мятые кожаные куртки.
Детская психология детально изучает этапы становления ребёнка как будущей личности. За развитие определённых навыков отвечает тот или иной период жизни. Например, если вы хотите сделать нового человека полиглотом, старайтесь обучать его языкам от нуля до четырёх лет, когда вместо одного языка, он с лёгкостью воспримет как свои родные ещё три – четыре.
Если вы пророчите своему отпрыску славное поприще исследователя точных наук,— ваше время от четырёх до восьми. Сначала приходит зрительное восприятие, потом слуховое, а потом уже начинает работать речь. Всё логично— наоборот. Лишь музыка, как всегда – вне конкуренции. Она прививается лишь во внутриутробном периоде. Это тот ультрафиолет, который не входит в состав спектра.
Итак, наш господин Чернов уже рисует, но это ни о чём не говорит. Нам известно, что теперь всё это сгнило в ржавых помойных баках, и было свезено на свалку, представляющую в веках истинное лицо человеческого существования. Эти бессвязные выкрики Чернова – младенца ещё не есть что-то годное для нас. Но. Мы подождём. Мы никуда не торопимся.
* * *