Страница 11 из 123
Что-то я стал сдавать в последнее время. Всё чаще депрессия, как тень преследует меня по ночам. Я сплю, каждую ночь вижу школу, многоэтажную громадину, и даже не удивляюсь, что она такая большая. На верхних этажах – люди,—безликие актёры, созданные из моей энергии. Они такие, какими должны быть. Они пишут диктанты, они щёлкают железными ручками, важничают. Витька Варшавский по кличке Костёл, каждую ночь перебегая дорогу, попадает под грузовик, за то, что ударил меня на перемене портфелем. Это не честно, ведь он старше меня на пять лет. Небось, к своим сверстникам не лезет. Всё-таки, как хорошо, что я выстроил когда-то себе это место – школа-во-сне. Некоторые люди строят дома, карьеру, но им будет некуда деться, когда придёт время. Я не знаю, будет ли мне куда деться, но эти сны— всё, что у меня есть сейчас, и другого мне не надо. Я прячусь тут от всего.
Детство бывает один раз, но долго. Печально в нём то, что, смотря на произвол, ты не знаешь, что этого не должно быть. Что никто не выше другого, и не имеет морального права указывать как жить.
Внутренняя свобода есть не у каждого. Кто-то беспрекословно подчиняется родителям, кругу общения, законам и властям. Кто-то наоборот, делает всё в противоречии, но это тоже несвобода, ещё более худшая, чем первая.
Кто мог указывать Феликсу, как ему жить, даже хотя бы он и был ребёнком? Что такое авторитет старших? Он знал, что все эти люди так же идут наощупь в темноте, как и он, пусть немного дольше на двадцать —тридцать лет. От этого они не стали зрячими, как они самонадеянно утверждают.
В детском садике Феликс построил пластмассовый самолёт и назвал его Кронштейн. Детям свойственно давать вещам чужие имена. Играясь, сверстники Чернова случайно сломали самолёт: оторвали крылья и растоптали фюзеляж. Феликс собрал обломки и похоронил Кронштейна во дворе. На сончасе Кронштейн заглянул в окно, и, навсегда уходя бесконечную даль черновских снов, благодарно помахал своему создателю прямоугольным крылом.
Мир был огромен и глух. Белый забор с круглыми бойницами, а за ним Что –То.
Приехали экскаваторы и разрыли яму возле новой пятиэтажки. Сашка Иванов-Франков, старшеклассник, схватился за провода, и у него стали варёные глаза, как у рыбы. Его увозили, а он кричал, что всё равно уйдёт, и не будет жить так.
Надо завтра идти топтать мурашей возле Большого Дерева. Мураши ходят и таскают гусениц. Угарно на них капать подожжённым целлофаном, как в кино «Инопланетное Вторжение», жалкие людишки бегают и создают кипиш, когда на них сверху капает неземное оружие.
А чьи это там рыжие волосы развиваются на ветру? Кто там на качеле? А, это Маринка Артёмова. Они вчера с Антошей Жуковским убежали за веранду и что-то показывали друг другу.
А чьи это волосы развеваются на ветру? Это не волосы, это просто туман. О небо, дай нам дожить до завтра. У края обрыва, осторожно, чтобы не упасть. Внизу – вся долина черна от людей и лошадей.
Иногда во сне я вижу Чернова. Он приходит и стоит возле моей кровати. Он безмолвствует гробовым молчанием, но я слышу слёзы в его голосе.
«Ты пойми меня»,—говорит он мне,—«я не мог».
Я просыпаюсь и долго лежу в темноте без движения.
Все мы когда-нибудь читали такую прозу, которую лучше бы не читать. Известные авторы с громкими именами содержат в литературных подвалах пяток – другой буквенных рабов, и те днём и ночью «давят клопов» на благо звезды. Звезда платит рабам гроши, и вот уже у неё вышло ещё пять – шесть книжек. Восемь романов в год. Потрясающая работоспособность. Вся литературная жизнь такого гения не вместится ни в один книжный шкаф. Познать глубину откровения можно прочитав вступительный абзац первой книги и последнюю страницу крайнего бестселлера. Сто сантиметров бритой литературы на пыльной полке. Пусть так. Видимо зачем–то это надо.
Телефонный звонок меня выдернул из сна, мелкого и мутного как весенняя лужа. На том конце провода был Чернов.
—Зачем! – кричал он в трубку,—в его голосе была истерика.
Десять минут спустя я уже ехал к нему, холодеющими руками сжимая руль. Свет фар выхватывал из промокшей темноты мёртвые дома, отражаясь от чёрных окон. Косой дождь бил тяжёлыми каплями в лобовое стекло.
Чернов сидел в прихожей и держался за голову. Он рыдал. Он был смертельно пьян. На полу валялась бутылка из-под виски. По залу были разбросаны цветастые книжки нового модного автора, имя которого мы не произнесём на этих страницах. Книжки были истерзаны, и белые листы, как мёртвые крылья тополиных мотыльков усеивали ковёр.
—Зачем! – кричал Чернов, и его голос был голосом генерала, только что переданного своими солдатами в руки врагов. «За что»,—слышалось в этом голосе.