Страница 5 из 49
— Вытри слёзы, - ласково шепчет Шакал,- отвечаю, всё образуется.
— Да, образуется,- вторит ему Птицеголовый, и закуривает сигару.
— Раз уж Богу всё - то снится этот мир, значит, мы Ему до сих пор зачем-то нужны.
— У тебя где-то есть одна вещица, она поможет нам всем.
Я не помню, как мы оказались дома. Токсины сна заполнили мою голову тяжёлыми видениями, и память переполнилась до краёв. Продавленный диван впивается стальными пружинами в моё тело, но мне уже всё равно.
Шакал гладит меня по голове, отчего проходит боль и вместе с нею всякая печаль. На кухне Птицеголовый варит в кастрюле коричневые, треснувшие по центру зёрна, и что-то ищет там.
— Откуда вы взялись, кто вы? - спрашиваю я через туман снов.
— Терраполис — наш дом, - говорит Шакал, и голос его крепнет, обретая медный тембр, словно сто тромбонов играют в унисон.
— Ты наш брат, и мы пришли за тобой.( Птицеголовый крутит пальцем у виска).
— В сердце Вселенной есть вертикальный мир, и твои годы прошли на его дне, омытом великими реками. Ты здесь, потому что нашёл в этом мире руку моего несравненного папаши, который прижил меня от длинноглазой блудливой тётки, которая бросила меня, испугавшись мести своего муженька-отморозка, который... короче, в доме, который построил жук. Я уже почти собрал его, но не хватает одной важной детали. Октоада ждёт нас, пришло время отправляться в путь.
— Ну это уж слишком, — хлопая дверью на кухню, говорит Птицеголовый, - совести у тебя нет, пошли отсюда, здесь и так все уши в макаронах.
Запах тряпок, кухни, эхо каких-то разговоров, пыльная старая мебель; я ещё пока не сплю, но в голове уже раздаются звуки, произрастающие не из этой реальности.
Ночью я засну во сне, и мне приснится сон, что я сплю и вижу сны.
Я вижу Птицеголового и Шакала.
Я вижу, как меняется их облик. Они раздуваются и становятся шарами, внутри них появляется множество их точных копий. Внутри этих шаров они повёрнуты головами к центру. Звучит нездешняя музыка, далёкая и вящая, в которой вереница людей стоит у закрытых врат и смотрит в Небо, Которое смотрит в них.
Глаза планеты Марс создают астральный свет, его впитывают каменные псы на Земле, сидящие на прямых лапах. Жёлтые треугольники фосфоресцируют, заполняя плотным светом мой horror vacuum . На внешней оболочке капсулы оседает серый хлопчатый мрак.
19
— Эй, ну всё братишка, пора уже, — слышу я чей - то голос и с трудом открываю глаза. Надо мной как в комедийном сериале участливо склонились две головы. Это Птицеголовый и Шакал. Они озабочено смотрят на меня. Шакал повязал на свою круглую голову платочек поверх кепки и шепелявым голосом говорит:
— Тсяй гхотоф.
Я улыбаюсь.
— Улыбается, — басит Птицеголовый, — значит всё в порядке.
Я поднимаюсь на постели и оглядываю квартиру, ещё несколько часов назад бывшую такой мрачной и тёмной, от печали моей не осталось и следа.
В окно бьёт яркий свет утреннего солнца. Окна просто белоснежны, я не помню, чтобы они хоть когда-то были такими.
— Братишка, у нас мало времени, вставай.
Это они говорят мне. Мне не понятно, почему они называют меня братишкой, видимо просто дурачатся. Я встаю с кровати и озираюсь. В квартире - невероятная свежесть и чистота. Как будто пока я спала кто-то вызвал мойщиков из клининговой компании, и брутальные щетинистые парни в комбинезонах на голое тело отмыли квартиру моечными машинами со страшным давлением внутри.
— Гнилые звуки мне трубы Иерихонской, Не обещаемы навек в углу медвежьем, — печально произносит Птицеголовый. Он стоит у окна и смотрит во двор.
— И только ветры кружат над безвестными могилами героев. Шопен.
С улицы доносятся разрозненные звуки медных инструментов, музыка как будто распадается. На куски. На составляющие её тело гаммы и арпеджио. Шопен, сам того не ведая, стал в нашем веке пилигримом иных миров. Сейчас его мрачное угловатое лицо, как будто само размывается на стене, разрисованной акварелью под проливным дождём. Я подхожу к окну и вижу похоронную процессию. Красный гроб, обтянутый траурными лентами, фальшиво - печальные лица людей, стоящих у подъезда. Эта картина настолько контрастирует с ясным днём, с этим светлым, залитым солнцем двором, как будто эта кучка людей непостижимым образом ухитрилась украсть кусок темноты минувшей ночью и утаить его где-то до обеда. Это - куб синего льда, сохранённый в морозильной камере и вынесенный летом на зелёный луг, где он начал таять, и его холод проник под загорелую кожу спортсменов в шортах и майках и сделал на ней «мурашки». Профессиональные бабки – причитальщицы, орут своими страшными голосами, смешивая их с зелёными, закупорошенными временем басами похоронного оркестра.
— Да ерунда это, — кричит из кухни Шакал, — надо идти!
Из-за косяка показывается его смешливое лицо с выпученными глазами. Потом он появляется весь, и, засунув палец в ухо, трясёт рукой и прыгает на одной ноге.
— Коллега, вы здесь тоже чувствуете глухоту? — откуда-то сверху говорит Птицеголовый.
— Есть такое, — произносит Шакал и снова скрывается на кухне.
— Собирайся, — говорит мне Птицеголовый.