Страница 36 из 49
В это время я лежал в лазарете. Давала о себе знать голова, отбитая на допросах. На работе в промзоне я упал в обморок, у меня снова начались припадки.
Лазарет походил на жилище зомби из фантастического фильма ужасов. Нестерпимый запах разлагающейся плоти, стоны, кровати, застеленные истасканным зековскими телами бельём, если это можно было назвать бельём. Под тряпками – солома. Из дыр лезут колючие ветки кустарников и сухая трава. Это не госпиталь. Мне этого не надо говорить. Но здесь хоть можно было лежать круглые сутки, а в бараках – только от отбоя до подъёма, за неповиновение – карцер, за ослушание – рудник.
Я думаю, брат тогда принял единственно правильное решение – бежать с рудника. Из самой зоны никто не был в состоянии вырваться. Естественный каменный кратер, стены которого и составляли внешнюю ограду лагеря, защёлкивался наглухо высокими воротами, сваренными из 30 – миллиметровых стальных листов. За скалой – контрольно следовая полоса. Внутренний забор, увенчанный мотками проволоки под высоким напряжением, не такой высокий как кратер, но тоже сложен из сланца, скреплённого бетоном. По периметру на видимом расстоянии друг от друга – вышки с солдатами.
Я жестоко страдал галлюцинациями и бессонницей. Я, конечно, не ждал квалифицированного лечения, я знал, что нас привезли сюда умирать. Если бы я располагал какими-нибудь препаратами, я бы смог хоть как-то облегчить свою участь, но у местных «лепил», даже «зелёнки» не выпросишь. Я не верю, что эти люди, так же как и я учились медицине, и торжественно клялись пред Всевышним жить во благо людей.
На третий день пришло письмо от брата. Испуганный очкарик Хардаш из 24 - го барака принёс мне его и сунул под подушку.
Я сделал вид, что ничего не заметил. Лишь ночью я разорвал тонкий сигаретный целлофан и прочёл послание.
Фараз предлагал мне присоединиться к его группе и уйти в побег. Той ночью я не спал. Мне представлялись тучи пуль, разрывающих мою плоть, полчища мутантов – собак, вгрызающихся мне в горло. Но эти образы пестрели на тёплом фоне домиков моего города. Лучше умереть под пулями, чем жить так.
Я начал думать, как мне попасть на рудник. Получалось, что мне нужно будет преодолеть двойную преграду. Первое – убедить местное начальство, что я полностью здоров, что казалось невероятным, принимая во внимание моё состояние. Второе – я должен был совершить что-то такое, за что меня, избавив от карцера, отправили бы сразу на рудник, переведя в штрафную бригаду брата. Это было на самом деле непросто. Представляю сейчас лицо какого-нибудь Абдула, блатного из четвёртого, которое бы тот скорчил, узнав, что «битый фраер и лепила» Хирург (так меня звали в тюрьме) добровольно снялся с больнички и уехал на яму. Эта «заточка» стала похожа бы на плесневелый плод инжира, если бы он узнал о том, куда я по-настоящему стремлюсь.
Вечером пришёл Джавдет. Красный из придурков, работавший на администрацию. Он был тут вроде медбрата, и в его обязанность входило осматривать больных. Мне стыдно жить в одном мире с такими «коллегами». Никого он не осматривал, относясь к лежащим в лазарете по их положению в уголовной иерархии. Перед блотью лебезил и рассыпался, воруя для них из медчасти спирт и фенобарбитал, у «мужиков» послабее отбирал последнюю «навлочь» - жалкие изношенные тряпки.
Я никогда не бил человека по лицу. Более того, я даже не представлял, как это делается, как-то по-особому сжимается кулак или ещё что. Поэтому я ударил его табуретом. Он с воем убежал по коридору. Вскоре не спеша пришли коридорные и тем же табуретом ударили меня. Я надеюсь, это мне вернул долг этот человек с крысиным лицом и собачьей душой. Я не хотел бы остаться в долгу у морального урода. Когда я пришёл в себя от сырости, проникающей во всё моё существо, я понял, что мне не повезло. Я был на «яме». Джавдет слишком мелкая сошка, что бы за него на рудник отправили. В голове моей раздавался тяжёлый звон, как будто там гудел набат, перед глазами летали чёрные феи с длинными глазами. Я попытался подняться с пола и прислониться к стене, и снова провалился в свой внутренний туман. Я не знаю, сколько я пробыл в бессознательном состоянии на этот раз, но на ногах от сырости раздулась кожа. Всё это время мои конечности были погружены в затхлую лужу. Приглядевшись, я увидел несколько комков хлеба, бесформенных и размокших. Мой паёк. Раз, два, три. Полтора суток. Убедившись, что я могу двигаться, не лишаясь сознания, я прополз к двери. Немного погодя я начал что есть силы стучать ногой во внутреннюю решётку. Выход энергии заставил меня отправиться во внутреннее небытие, в котором за последние дни я был чаще, чем в реальности. Я снова очнулся, когда раздался скрип ключа в скважине, и луч света упал на меня. Я поднял правую руку и швырнул в охранника мягкий крахмальный ком, стараясь метить в лицо. Из-за слабости вышло плохо, и размокший мякиш, скользнув по пруту, упал куда-то ему на грудь. Немного чёрной сырой корочки застряло в белом воротничке. Дверь захлопнулась. Теперь точно получится, если совсем мозги не отобьют, и вместо разговоров с братом, я буду иметь беседы с чёрными феями и лягушками в штиблетах.
Дверь снова открылась и тут я на себе познал всю радость общения с представителями УСИН города Жали – Кадрам.
Ещё два долгих дня я провёл в бараке, балансируя на грани реальности и бреда, всё время чувствуя липкий ужас от мысли, что брат уйдёт без меня. На работу меня не дёргали, думали, что я умру.