Страница 35 из 49
Вечность.
Я почувствовал, что расту. Превращаясь в неорганическую пыль, в дым, я уже высунулся своим телом далеко за пределы каменного креста Джабраила. В раздробленных на камеры коридорах тёмными пятнами висели овальные сгустки человеческой ненависти. Нависая бесформенной массой над всей этой фантасмагорией, я увидел мелькающие в северном коридоре хромированные сапоги, я различал сквозь красные портфели бумагу, сверкающую невоспринимаемо – белым. И тут я услышал Звук. Это не было звуком в обычном смысле, как мы привыкли понимать это слово. Это был долгий голос спускового механизма. Я слышал, как боёк с хрустом разрывает тонкий металл капсюля, как медленно воспламеняется порох и распрямляются какие-то пружины. Но это была лишь внешняя оболочка этого звука, выплывшая на поверхность. Сам он бесконечный как океан, был неосознаваем из-за своей огромности. За неуловимое мгновение он сжался в тугой плотный ком, и из-за этого давления я вывалился в своё тело как горох из чашки в старый мешок.
Приговор отменили. Высшую форму соцзащиты нам заменили пожизненным заключением. Палач был неопытен, его рука дрогнула, и пуля лишь оцарапала мне висок, который к тому времени был уже снежно – серым. Распоряжение об отмене приговора успели принести до второго выстрела.
Но я не могу понять одного. Я своими ушами слышал взрыв гранаты в камере брата, я помню предсмертные крики тех двоих, безжалостных убийц и террористов, воля которых привела меня в Северный коридор Джабраиловского Подземного Креста. Как они впоследствии оказались живы, да ещё и в полной боевой готовности, для меня и по сей день остаётся загадкой. Вскоре я снова встретился с ними. И с братом. Я допускаю мысль, что я тогда просто был не в себе, и от переживаний за свою жизнь потерял рассудок. Вполне возможно, что смерть моего брата от гранаты, заброшенной в его камеру, была галлюцинацией.
Через три дня нас перевезли в дощатом, пропитанном мёртвой кровью кузове труповозки, за сто пятьдесят километров от Джабраила, в Жали - Кадрам. Ирония была в том, что мы были живы. Несмотря на пинки конвоиров, брат пытался заговорить со мной и подбадривал меня. Но мне уже было всё равно. Машина на неровностях дороги подбрасывала моё тело, а я его чувствовал чем-то отдельным от себя.
Мрачный серый каземат, трёхвековое строение, вырубленное прямо в скале, лагерь Манро, как называют его местные, встретил нас холодным утром. Зона для тех, кому дали за. Не знаю, показалась ли она мне тогда чем-то лучшим, чем Джабраиловский крест, вроде бы должна была. Как одинокой душе в посмертии поднявшейся на одну ступень выше дна преисподней.
Здесь была действующая промышленная территория, в огромных цехах дробили камень, готовили какую–то продукцию, из дерева вырезали безделушки, в глубине жилого сектора стояла мечеть, куда ходили люди, до конца дней обречённые жить в каменных мешках Манро.
Брата направили в другой отряд, который попадал в список после десяти, где содержатся убийцы, насильники и прочее отребье человеческого рода. Да и к тому же, он редко вылазил из «трюма» - сырой ямы, подвала в подвале, куда его бросали за неоднократные нарушения режима. Он присылал мне письма, которые должны были поднять мой дух, он несколько раз приходил в наш барак и разговаривал со мной, о чём-то спрашивал, но я мало что помню из этих разговоров.
Вам случалось видеть человека, который уже умер, но всё равно продолжает жить? Это было моё тогдашнее состояние. Я ходил, работал, я ел, спал и говорил, но уже не видел в этом никакого смысла. Так живёт дервиш, который знает, что Всевышний не оставит его, и даст на этот день кусок хлеба, ночлег и кусок тряпки прикрыть наготу. Такой человек не строит никаких планов и живёт одним днём, одним часом, в ожидании той минуты, когда его заберут в вечный Дом.
Мой брат в тюрьме процветал. Я не мог постичь, как за такой короткий срок он сумел создать себе авторитет среди определённого круга заключённых. Ну, хотя, в общем, всё ясно - он же был бандит. Военный - повстанец. Таких одиночек в тюрьме хоть отбавляй. Им, естественно, не нравится «чёрный ход», но они сильны и уверены в себе. Бывшие боевики, сотрудники силовых структур, они организованы и дисциплинированы, им не хватает только лидера. Сильного, властного, за которым пойдут. Этим лидером и стал мой брат. Отныне в каменных бараках Манро появилось ещё и третье течение. Раньше заключённые делились на муслимов и блатарезов. Первые терпели вторых, вторые поддерживали первых в некоторых бытовых вопросах, которые в тюрьме были важнее многих. Но вскоре в недрах серой арестантской массы зародился ропот. Фараз Чулпанбеков, мой брат и военный, сделал невозможное. Он столкнул лбами два лагеря зеков, до этого мирно живущих бок о бок. Началась настоящая война, под шум финального сражения он со своим отрядом боевиков совершил немыслимый побег из тюрьмы Манро, которая за всё время своего существования не знала подобных случаев. Началось всё с того, что брат устроил массовые беспорядки. Вместе со своими бойцами, он подпилил ножовкой столбы летней кухни, и когда упала крыша, устроил драку. В результате чего его самого и всех зачинщиков, вместо того, чтобы отправить в карцер, приговорили к месячному забою на каменоломнях. Не знаю, было ли ещё кому-нибудь понятно, что это и было то, чего он добивался. Каменоломня была способна за полтора месяца из вполне здорового человека сделать инвалида, харкающего кровью и опухающего на глазах от радиационного излучения. Так сокращался контингент, живущий за ваши налоги. Не бойтесь, большая часть этих средств оседает в карманах чиновников, а сюда лишь доходят жалкие ничтожные гроши, которые не только не способны поддержать людей и полулюдей, голыми руками выкапывающих плутоний и торий из сухой земли, чтобы дать энергию огромным городам Курдистана; этих крох даже не хватило бы для того, чтобы качественно убить самих землекопов, обречённых на вечную разлуку с землями своего детства, где в жаркой ночной мгле в небо взмывают минареты и мечети, где в их комнатах и поныне горит свет, выработанный в недрах циклопа Джамаальской АЭС, куда отвозится топливо. Нет людей, которые бы сами добровольно вызвались на рудник. Аллаh всемилостивый, только не это, не такая смерть.