В долине Инферно

 В целом  тогда в стране уже было спокойнее. Вроде всё утряслось. Я тогда работал в клинике «Джад», что на Старом Острове, и жил без особой цели. Вспоминаю, как от брата пришло первое письмо. Не знаю, обрадовался я или огорчился. Скорее испугался. Я понял, что он пойдёт до конца. До какого конца. Да вот до этого. Который совсем скоро наступил. Его тогда сдал кто-то из своих, и, к тому же  «крысы» забрались, и вот мы оказались за решёткой. Илтаусская тюрьма приняла нас в свою перемалывающую утробу. Я никогда ничего подобного не видел. Да будут прокляты вовеки люди, придумавшие такие машины смерти. Камеры до отказа набиты полуголодными психованными оборванцами, которые убьют за пачку чая. Блатарезы, цвиркающие через зубы, опущенные, гигантскими тараканами ползающие под нарами. Коридорный охранник, должность примерно равная техничке в школе – бог и жнец грошовых арестантских жизней. Время, сжатое до предела одной сигареты и наоборот, растянутое до размеров жизни. Тюрьма эта мне тогда показалась предместьем ада на земле.

С нами долго не церемонились. Склепали «терроризм», подвели под «вышку». Я вообще сейчас удивляюсь, что им зачем-то понадобилось ломать эту комедию, справедливый суд и так далее. Иншалла, мне казалось, что нас скоро вывезут под покровом ночи, привяжут на шею камни, и скинут на съедение рыбам, чтобы патроны зря не тратить. Меня жестоко избивали на допросах. Просили им всё рассказать, ну а я рассказал бы, если бы хоть что-то знал. Не расскажешь тут, если бьют так, что потом в камере кроме как лежать на топчане лицом вниз, ничего не хочется. Иногда перестараются, и утром охранники – вертухаи ногами вперёд выносят очередного «больного - гипертоника» без одного целого ребра и с мозгами, отбитыми до консистенции манной каши.

Суд походил на сборище идиотов. Адвокат разговаривать явно не умел. Раза два он, промычав, что то вроде: «Возражаю», больше так и не открыл рот. В результате этой клоунады нам «подвели вышак». Дали самое гуманное наказание. Высшая мера соцзащиты.

Вспоминаю, что когда читал где-то об этом, пытался понять людей, берущих на себя роль Всевышнего, и считающих себя компетентными в вопросе жизни и смерти. Кто они? Жалкие ничтожные щепки в океане бытия, жёлтые листья, которых самих через жалкую секунду смоет потоком Запредельного.

Я думал, что хуже следственной тюрьмы Илттау Иблис ничего не создал, но как я ошибался! Когда нас перевезли в корпус смертников, мне показалось, что я  уже умер, и это Юдекка, последний круг ада. Четыре подвальных коридора, спускающихся под землю и оканчивающихся прорезиненными аппендицитами расстрельных комнат, уводили в последний подземный путь пилигримов криминальной галактики. Страшно ли мне было? Не знаю. Страх, в его привычном понимании здесь не подходил как определение того, что тогда сжигало меня изнутри. Я был как в тумане. Я каждый день ждал, когда ко мне «приедут родственники», по своей воле из камер никто не выходил.

Вот и им и рассказывали сказки. А кто захочет добровольно пойти на верную смерть? Насчёт того, что исполнители были все садисты, и перед окончательным уничтожением сначала простреливали обречённым руки и ноги, не скажу точно. Правда то, что иногда, вместо двух выстрелов, я слышал гораздо больше, но тогда я списывал это на физиологию людей, которые, не смотря на голод, пытки и побои, непостижимым образом умудрялись сохранять поистине фантастическое здоровье.

Это был как раз случай Фараза. Мне иногда удавалось увидеть его в открытую «кормушку» двери, когда его приводили с допросов. Он носил белую рубаху, она у него была красной от крови. Он всегда кричал мне. Поддерживал, говорил, что всё исправится, и нас не застрелят. Но тогда я уже знал, что он просто блефует, и что окровавленная рука смерти уже тянется ко мне сзади. Я затылком чувствовал ледяное дыхание.

Его забрали первым.

Он понял, что пришли его убивать. Он так и не вышел из камеры. Его уговаривали, угрожали, но чего может бояться человек, которому подписан смертный приговор. В него долго стреляли через окно в двери, но ни одна пуля не достала его. В конце концов, в его камеру забросили гранату.

В то утро я твёрдо знал, что настал и мой час. Я не герой, и не шёл с песнями по северному коридору, в конце которого чёрная резина расстрельной комнаты уже начала чернить мне душу. Ужас, пришедший на смену туману, стал моим существом. Я мало что могу припомнить из этого дня.  Помню только какие-то ужасающие мелочи. Помню трясущиеся руки молодого палача, его плохо выбритое лицо, у прокурора правая штанина выправилась из сапога и висела мёртвым червём, цепляясь за резиновый пол. Но поразило меня не это, а то, что он был в очках. Как будто это ошибка природы. Как будто прокуроры не бывают в очках. Был ещё врач. Но это был не совсем тот человек, которых мы встречаем в больницах. Он был там для одной цели - констатировать смерть. Поэтому он был скорее антиврач. На нём была маска. Гипсовый слепок с его настоящего лица. Я отчётливо увидел, как он приходит домой и снимает её, бездушную карикатуру на свою внутреннюю сущность, а под ней оказывается вполне человеческое. Врач тянет губы, чтобы поцеловать свою дочку, за то, что она получила пятёрку на уроке живописи, тема была: нарисовать свою семью.  Доктор понимает, что все эти секунды, пока его обнимало самое дорогое существо на планете,  он держал  кончиками пальцев  что-то непотребное, пародию на своё лицо, но он боится отпустить выпуклый овал, который он завтра снова оденет, уходя на работу. И ночью, обнимая податливое тело своей жены, он промокает в подушку солёные капли страха, того страха, который заперт в наших сердцах, ему без разницы, заключённый ты или надзиратель.

 Меня положили на жирную резину пола, и тут началось необъяснимое. Я вдруг увидел структуру этой резины. На маленьких и бесконечно далёких орбитах, как в уменьшённых копиях солнечных систем, вращались электроны. Затылком я чувствовал холодный одноглазый взгляд, который скоро отправит меня в путешествие по этим мини вселенным, и я мириадами астероидов буду парить над центрами систем, невидимо притягиваясь к крошечным копиям ядер – солнц, лишённый возможности когда-нибудь упасть на них.