Страница 32 из 49
Естественно, никто не пошёл домой. Через час большая толпа студентов, кого мы смогли собрать в институте, стояла возле отделения полиции и устраивала пикет. Западный ветер свободы травил нас, но эта отрава была так сладка. Через час, кто-то начал кричать, и неуправляемая толпа полезла на ворота.
— Они фабрикуют на него дело! – крикнул мне в самое лицо мой друг и товарищ Саид, отличник и активист, открыто выступающий против Чарьи и ведения военных действий на территории Курдистана. Он, вместе со своим соратником Марком, первым полез через забор.
Коротко треснула в воздухе автоматная очередь. Толпа отхлынула назад.
— Вперёд, — крикнул Саид, — не бойтесь!
Снова очередь в воздух.
— Подождите, ничего не устраивайте - крикнул кто-то из-за забора, — разберёмся и выпустим вашего доктора!
Толпа почему-то послушалась. Но внутреннее напряжение росло. Кто-то начал читать суры, петь песни, многие руки сжимали тяжёлые камни, у некоторых студентов, кажется, было огнестрельное оружие.
Через полчаса открылись ворота, и двое полицейских под руки вывели Исама Аббасовича. Он был бледен. Но глаза не потеряли твёрдости.
— Мы не закончили нашу лекцию! — крикнул он.
Толпа студентов закричала как один человек. Профессора схватили и стали качать на руках.
— Дорогие мои, — говорил дядя Исам, — это не Чарья, они прикрывают свои действия законом, а сами творят беззаконье. Сказано: грешник тот, кто грешен, но вдвойне грешен, вводящий в грех.
Я впервые видел, чтобы Исам Аббасович так говорил в институте. Сейчас он был не преподавателем университета, он был имамом мечети на Старом Острове, куда ходил каждую пятницу и проводил Джума.
Вскоре я узнал о причине задержания дяди Исама.
С женского потока исчезли две студентки, позже их доставили в клинику Омейядов в тяжёлом состоянии. Исам Аббасович знал девушек лично, и помогал на вступительных экзаменах. Обе были замужем, и слушали курсы акушерок. Их мужья, понимая, что эти знания необходимы, при наличии в их семьях большого количества родственников женского пола, скрепя сердцем отпускали своих жён на лекции. Они думали, что учёба только развратит женщин.
Но всё оказалось гораздо страшнее. Студентки входили в тайное сообщество «Женщины востока». Принципиально новое движение экстремистского толка провело уже несколько антиобщественных деяний. Женщины публично срывали с себя одежду в местах большого скопления людей, оставляя на лицах платки, и их не могли узнать. В последней акции на беду для студенток в толпе оказался брат мужа одной из них, как махрам он ставил уколы женщине и опознал её по родимому пятну на локте.
Исам Аббасович взял меня с собой в клинику, мы поднялись в приёмный покой и вошли в палату к девушке по имени Лейла. Её подруга к тому времени уже скончалась от побоев и асфиксии.
На кушетке без движения лежал человек. Капельница отмеряла неизвестное бытие, на той стороне проходящее в другой скорости. Вместо лица был сплошной кровоподтёк.
Исам Аббасович стоял возле кровати и держал в кулаке свою серебряную бороду. В его глазах бегали какие-то тени.
Песок поднимался и падал на асфальт. Мельчайшие крупинки его продолжали висеть в воздухе. Как в моих снах. Мы шли по улице Аль – Шамарра, в квартале Скорби.
— А что, разве этим мужчинам ничего не будет? - спросил я, — кроме Чарьи у нас ведь ещё действуют светские законы.
— Это не нам решать, Фарид, мужчины по-своему правы.
— Неужели Вам не жаль людей, — сказал я. У меня было горько во рту от досады, лицо жгло от ханжества и лицемерия, мне было стыдно за всех. Какая-то часть меня ещё была в палате, где в полумраке краснели окровавленные волосы.
Исам Аббасович молчал.
— Простите, дядя, но думал, Вы — гуманист.
Он вдруг резко повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза. Мы остановились на улице и встали друг напротив друга.
— Да что ты знаешь о гуманизме, ты, щенок, — зловеще зашептал он, надвигаясь на меня, — сопляк, ты ещё не родился, когда я на Джамаатовском острове для военнопленных ребёнком хлеб носил, рискую получить пулю, когда я после бомбёжек собирал от наших солдат руки и ноги в мешки, чтобы похоронить как правоверных, я вот этими руками, — он поднял к моему лицу две скрюченные кисти, — могилы им копал! Я, тяжело раненый, детей вытаскивал из окружения, грея их своими кишками! Да у меня на этой войне трёх сыновей убило!
Прохожие уже оборачивались на нас.
— Ты, негодяй!! — уже почти кричал он, — начитался умных книжек, ты вдруг решил, что Чарья – это мракобесие, да мы баранами станем, мы потеряем всё на свете, нас можно будет голыми руками взять!!!
Он резко повернулся от меня и почти бегом бросился по улице.
Я ошеломлённо глядел ему вслед.
Часы тикали, отмеряя время на этой стороне, когда я услышал какие-то звуки в квартире.
— Фарид, сынок, — услышал я слабый голос мамы из прихожей, — к тебе Исам Аббасович.
— Прости, Фарид, не сдержался, — говорил человек, который за последние годы стал мне почти родным.
— Проходите в комнату, имам Исам, я принесу вам чай, — сказала мама и ушла на кухню.
На стене вразнобой тикали часы. В углу на пюпитре лежал Священный Том, раскрытый на суре «Люди».
— Извини, дорогой, я не знал, что у тебя недавно умер отец, соболезную, — сказал Исам Аббасович. На улице я был не прав, ты тоже очень много пережил.