Страница 20 из 49
Теперь я понял, кто это.
Тело, одетое в чёрно - серый камуфляж, прокатившись по склону ущелья Айхри – Мен, рухнуло вниз, и хрястнуло о каменистое дно всем своим презренным весом. Это был мой брат близнец, вернее не он, а самозванец. Неверный, предатель и обманщик, да утащит его шайтан в Ад, и да не будет ему места на этой земле. Почему? Да потому что тому, кто оденет на себя чужую личину — гореть в аду, тому, кто присвоит себе чужое имя — вечные мучения! И да отвернётся от такого на века Всевышний. Как отвернулся от этого человека.
Теперь он лежал на дне ущелья камуфляжным мешком, а рядом со мной стоял тот, кто это сделал, и на его обветренном священной войной лице, пересечённом многими шрамами, сияла улыбка. Это был мой настоящий брат. Но уже слишком поздно. Почему? Потому что всё кончено. Потому что поздно я научился их проверять. Посланцы Иблиса, (да вечно гореть ему в Аду), не выдерживают своего взгляда в зеркалах. Если бы у меня было зеркало, я бы поднёс его и к этому. Брат ли он? А жизнь моя, это жизнь ли? Я уже ни в чём не уверен, мама, прости меня.
Эта история началась так давно, что я не помню, чем она заканчивается, или заканчивается ли вообще. Только волей Всевышнего я остался жив. Самозванец и предатель водил меня за нос много лет подряд, пока не оказался на дне ущелья. Сейчас же есть то, что мы зажаты между горами Парсун – Медэ в северном Курдистане, а по всей пустыне нас караулят враги.
Трудно сказать, что делать дальше, уйдём ли мы живыми из этого капкана, так далеко ещё никто не заходил. Справа скала обрывается вниз, в ущелье, слева чудовищными ступенями громоздятся отроги Айхри – Мен. Дороги нет. Всё кончено.
* * *
Сегодня в мои сны в первый и последний раз пришёл человек, назвавшийся посланником Того, Кого когда-то звали Абуль - Касимом, и запах мирра и цветочной воды, исходящий от его волос, навсегда повис в воздухе моего детства. Мы навеки замерли возле входа в безымянный город, где из ворот раздавались звуки зурны, а дым, смешиваясь с нежным духом лаванды, недвижно висел в воздухе.
— И было так, что к нам прибился врач, когда мы остановились возле города Амаль – Касар. Человек, назвавший себя аль – Гайдазалин, у шатра Муhамада, (да будут дни его долгими, а голос громок), предложил Ему свои услуги, на что Величайший с блистательностью во взоре смиренно ответил ему, что мы не нуждаемся в лекарях. Врачеватель не поверил, что из такого количества людей никому не нужны его знания.
— Я послужу тебе, я буду лечить твоих преданных, - сказал он.
— Их не от чего лечить, — отвечал Муhамад.
— Как не от чего, все в этом мире болеют, даже твой отец Абдулла ибн Абд аль-Мутталиб умер от болезни.
— Останься в моей деревне, — отвечал Муhамад, — если найдёшь тех, кто будет нуждаться в твоей помощи, значит я не Наад - Кальма, я не глашатай Верного.
«Уж один-то, да заболеет, не сегодня, так завтра», — думал лекарь.
Муhамад позволил ему остаться с нами, чтобы он смог понять Его величие и правду Всемогущего.
Через две недели взбешённый врач собрался уходить, будучи раздосадованным, что к нему так никто и не обратился. На поляне остались его коренья и снадобья. Посланник Аллаhа милостиво остановил его и сказал:
— Остановись, скажи, почему ты уходишь?
— Я ещё не видел тех людей, которых бы я ненавидел больше чем вас, я клянусь Неугасимым Огнём, я бы убил вас всех, но я дал клятву Небу служить всем живым!
— Усмири реку своего гнева, бурлящую между двумя берегами жадности и похоти, и расскажи мне, что печалит тебя, — сказал Посланник Аллаhа.
Своими руками Он передал врачу забытые им мешки. Когда злой взгляд врачевателя упал на лучезарное лицо Муhамада, и злоба растворилась в сиянии Его всепрощающих очаровательных глаз, аль – Гайдазалин упал в ноги Посланника Аллаhа, и просил простить его невежество.
— Скажи, о лучший из всех, — говорил он, — почему в твоём селении не нашлось применения моему ремеслу?
— Аллаh Всевидящий заповедал верным наполнять свой желудок на одну треть свежей пищей, на вторую треть проточной водой, третью же оставляя для благословения Всемогущего. Умеренность должна быть во всём, заниматься чревоугодием недостойно верного, впадать в похоть недостойно верного, истязать себя умерщвлением плоти, так же не достойно верного, потому что Всевышний не желает видеть перед собой грязного и слабого человека.
— Эээй! Фарид, братишка, что с тобой? — слышу я голос своего брата, — что с тобой, ты в порядке?
Моё я, вернее то, что было им, колышется как вода в пластиковой бутылке, лежащей на боку, если рядом проходит поезд. ( Кто-то трогает меня за плечо). Я открываю глаза и вижу Фараза и ещё какого-то человека с длинной чёрной бородой. Они очень плохо выглядят. Пулемётные ленты, перехватывающие их голые торсы, будто вросли в чёрную кожу. Их лица озабочены, в эту минуту эти люди кажутся мне какими-то клоунами, обряженными в эту идиотскую одежду, лишь для того, чтобы над ними смеялись.
— Ахмед, что это с ним, — спрашивает моей брат у человека с чёрной бородой.
Ну и рожа.
— Вай, нэ знаю, похожи на абморок, иле пристп какой. Как припадк. Такая раньше у ниуо был?
— Да, его неплохо в Илттау помяли, ещё и в Манро досталось, — отвечает мой брат, — голову отбили, он тогда ещё месяц в отключке провалялся, думали, приберёт Всевышний, ещё два месяца потом дурочку гнал, что у него есть сестра и умерший ребёнок, но потом вроде бы попустило.