Страница 71 из 76
Поняла я это утром, когда открыла глаза в своей комнате. Я не помнила, как я оказалась там, но сам факт того, что я уснула в одежде (что не позволительно ни для одной леди в мире), свидетельствовал, что я дошла сама, на своих ногах. Если бы меня переносили, непременно бы раздели и уложили по-человечески. Я же лежала в том самом платье, которое было на мне вчера, поверх покрывала, подушка съехала на пол. Косточки корсета немилосердно впивались в рёбра, шпильки больно кололи кожу головы. Волосы, выбившиеся из причёски, прилипли ко лбу и, отведя их от лица, я сощурилась от серого утреннего света. Ощупав саднившую щёку, я ощутила под пальцами цветочный узор покрывала(указательный болел нещадно, но выглядел вполне здоровым, о вчерашнем напоминала едва заметная точка), который отпечатался на моём лице. Благо, меня в тот момент никто не видел. Вот тебе и леди.
Поднеся руку к лицу, я осмотрела палец: на нём была крошечная, едва заметная алая точка, похожая на заживший укус пчелы. Рука не опухла, не покраснела, лишь лёгкая боль напоминала о вчерашнем. Значит, игла не была отравлена.
Рядом со мной лежал пожелтевший конверт, страницы письма были разбросаны по простыне. И та самая шкатулка, потемневшая от времени, украшенная белыми эмалевыми розами. Я медленно села и принялась бережно, один за другим, сворачивать пожелтевшие листы и складывать обратно в конверт. Никто не должен видеть этого письма, никто не должен о нём знать. Оно предназначалось только мне, значит, больше никто его не прочтёт. Пока.
Убрав конверт в шкатулку и спрятав её под подушкой, подошла к окну и задумалась. Я должна найти пастора Нокса, и чем быстрее, тем лучше. Бросившись к шкафу, я мигом отыскала книгу Диккенса, в которой был заложен листок с адресом, что мне дал преподобный: «Граф Клеверли, Итон-сквер…» Найти нужный дом – не проблема, за определённую сумму кэбби отвезёт хоть в геенну огненную (как же здорово, что из-за переживаний в последнее время мне было совсем не до прогулок в Холлрив, от того деньги, что дядя всегда давал «на булавки», не ушли на безделушки и сладости).
Есть только одна сложность. Как бы мне выскользнуть из дома, чтобы остаться незамеченной миссис Милсом и горничными? Никто не позволит мне в гордом одиночестве ехать к незнакомому лорду на Итон-сквер без компаньонки или родственника. Вот только у меня нет ни камеристки, ни конфидентки, ни дуэньи – всех их заменяет миссис Милсом. Сказать ей, что мне срочно нужно за покупками? Я не большая любительница прогуливаться по Риджент-стрит, что вечно кишит разномастной толпой, где витрины ломятся от шёлковых туфелек и отрезов ярких тканей, и она знает это. Скорее всего, она снарядит ехать со мной горничную Салли, да ещё и вернуться надо будет как можно раньше, значит, я не буду располагать достаточным количеством времени.
Я бросилась к гардеробу и нашла самое тёмное и неприметное платье и шляпку с вуалью. И сразу почувствовала себя героиней приключенческого романа, обычным пансионеркам без надобности вуали, они могут ходить с открытым лицом, ни от кого не таясь. А вот мне следует быть крайне осторожной. Если кто-то поймает меня, случится беда. Но и если я буду сидеть сложа руки и рыдать, то и тогда миновать её не удастся. Нужно действовать.
Скоро мне принесут завтрак. Можно сказаться больной и заявить, что я собираюсь весь день провести в постели, попросить не беспокоить. Вариант хороший, но бессмысленный: зная миссис Милсом, можно предположить, что она только и будет беспокоить меня, заходить через каждые полчаса и трогать лоб, таскать чай и тонизирующую настойку. А то и вовсе пошлёт за врачом. Конечно, врач всё спишет на женские недомогая и нервы. Почему-то в наш просвещённый век организм женщины до сих пор является сферой неизведанной и зависящей от нервов и каких-то внутренних органов (не то, что бы я интересовалась этой темой, просто случайно однажды прочла в научном журнале, что выписывал дядя).
Учёба. Самая удобная тема для того, чтобы прикинуться занятой, попросить не беспокоить и закрыть комнату на ключ. После памятного разговора с дядей по поводу моих успехов на этом поприще и поведении в стенах пансиона, миссис Милсом всё чаще стала засыпать меня вопросами об учёбе. Значит, нужно сделать вид, что я усердно занимаюсь. Правда, есть трудность – учебников у меня с собой нет, зачем бы мне их тащить с собой в Лондон? Ладно, это дело поправимое.
В дверь постучали, и я едва не вскрикнула. Мыслями я была уже в кебе, ехала в Белгравию, мчалась навстречу пастору Ноксу. Господи, как же я соскучилась по нему! Почему-то именно в тот момент, когда за дверью переминалась с ноги на ногу ожидающая моего «Входите!» миссис Милсом или горничная, я ощутила острое, внезапное одиночество. Говорят, что одиночество – это отсутствие определённого человека рядом. Вот тогда отсутствие именно этого человека заставило воздух стать горьким, а утренний свет – тусклым и серым. Почему-то рядом с преподобным я ощущала себя защищённой от всего мира, даже звуки и запахи подчас становились приглушёнными и доходили до меня будто через плотную завесу. Я скучала по этому ощущению. Я скучала по нему.
- Входите, - всё-таки выдавила я, сглотнув комок в горле. Только бы не расплакаться, тогда-то меня уж точно не оставят в покое: примутся квохтать и всячески опекать, а мне нужен минимум стороннего внимания. Вот бы обо мне забыли на пару-тройку часов. Но забыть обо мне может только мой родной дядя. И, может быть, пастор Нокс. С чего бы ему помнить какую-то там странную пансионерку?
- Что-то вы бледная сегодня, дорогая. Плохо спали?
Я пролепетала что-то в ответ и послушно придвинула к себе блюдо с булочками, принесённое миссис Милсом. Версия с болезнью отклоняется, нужно выглядеть увлечённой и озабоченной, как-никак грядёт сочинение!