Страница 59 из 76
Я открыла шкаф и долго смотрела на пожелтевшие кружева и тафту, мелкие серебряные розочки, что украшали подол и лиф. Когда-то мама примеряла это платье при мне, кружилась по комнате на руках со мной, и я спрашивала:
- Мамочка, а я когда-то тоже стану такой красивой, как ты? Можно мне будет выйти замуж в этом платье?
Но я никогда не надену это платье. Раньше я лелеяла мысль, что когда-то, когда буду выходить замуж, обязательно перешью его и пойду к алтарю в нём, но теперь оно ассоциировалось у меня только со смертью и горем. Серебристые розочки мерцали в полутьме, будто покрытые инеем, и мне стало холодно, и я почувствовала запах холодного камня и засохших цветов из семейного склепа.
Закрыв шкаф, я встала на колени возле одной из деревянных коробок. Я методично доставала из неё все те предметы, которые мне были знакомы, но воспоминания стёрли все детали, оставив только абрисы. Вот дрезденская фарфоровая пастушка с голубой юбкой и розовыми щёчками, что стояла когда-то в матушкином будуаре. А вот чайный сервиз из резного серебра, на каждой чашке – ангелок с арфой. Я обтирала эти прекрасные предметы от пыли своим платком, им же вытирала и слёзы. На самом дне обнаружилась небольшая мраморная шкатулка с двумя кулонами-локет: в полостях покоились пряди волос – чёрная, как вороново крыло, и светло-русая, цвета солнечного луча поутру. Не в силах больше истязать себя воспоминаниями, я положила кулоны в карман и принялась складывать милые сердцу вещи обратно. Но мраморная шкатулка гулко ударилась не о дно деревянного ящика, а обо что-то металлическое, звонкое. Я провела рукой по дну и нащупала тонкую серебряную шкатулку, потемневшую от времени. Она совершенно сливалась с тёмным деревом и в полумраке комнаты была совсем неразличима.
Шкатулка была тяжёлой, но будто бы пустой: когда я её потрясла, не раздалось ни звука изнутри. Тем не менее, она была заперта, крышка прилегала так плотно, что внутрь не просунуть даже иголку. Не решившись отодвигать шторы, чтобы пустить в темноту немного умирающего вечернего света, я зажгла свечу и поднесла к ней шкатулку. Когда-то она была изумительно красива: гравировка и резьба, изображающая розы, покрытые белой глазурью с перламутровыми вставками, были столь тонкой работы, что я не удержалась и провела по белым розам пальцем. Если бы не зелень и чернота, покрывавшие это произведение искусства, она бы представляла собой настоящее чудо света. Несмотря на то, что шкатулка казалась пустой, я решила всё-таки её открыть: головки серебряных цветов склонялись перед круглой клавишей размером с божью коровку. Я с силой нажала на неё (видимо, механизм сломался, а металл истлел) и ощутила болезненный укол в палец: из центра кнопки выскочила игла и уколола меня. Из пораненного пальца побежала кровь, сердце застучало как бешенное: я неоднократно читала в исторических романах, что часто взломщиков отравляли именно таким способом, пряча в хитроумном механизме отравленные лезвия или иглы. После отравления взломщик умирал от заражения крови в страшных муках и я, обернув палец пыльным платком, осела на пол, ожидая дикой боли или угасания сознания. И едва расслышала тихий щелчок, с которым откинулась серебряная крышка. Шкатулка манила темнотой, в которой явно что-то лежало, пока невидимое мне, неведомое. Решив, что, несмотря на близость гробовой доски, я ценой жизни заслужила узнать тайну шкатулки, я потянулась к серебряной смертоносной безделушке. На дне неё лежали пухлый конверт и небольшой полотняный мешочек. На конверте стояло моё имя, написанное выцветшими чернилами, бумага пожелтела и истончилась. Развернув конверт, я увидела множество исписанных листов, и, подползя к свече, принялась читать ровные строки, но вскоре поняла, что они расплываются перед моим взором:
«Милая Беатрис, если ты нашла это письмо, значит, меня уже нет в живых…»