Экзорцизм белой розы

И тогда мне захотелось, чтобы Нокс учил её чему угодно, лишь бы она была здесь. Пусть он запретил мне видеться с ней, надоумил маму поменять ключи в библиотеке и наказал не приходить по тайному коридору к ней, я знал, что она рядом. Но я не рассказал ему о природе её дара, ведь я и сам о нём ничего не знаю. Лишь догадываюсь, что именно таким видел мой врождённый дар отец: прикосновение – и злой дух покинул жертву. Об этом даре знает только он, а Нокс ни за что не обратится к нему за помощью.

Хрупкое ощущение покоя треснуло и осыпалось осколками в тот день, когда в пансион прибыл отец. Мама пришла в мою комнату, небольшое квадратное помещение между библиотекой и закрытым коридором. Там всегда не хватало света, окна были старыми, узкими, стены обтянуты потемневшей от времени тканью с цветочными мотивами. Она пришла за мной и отвела в свой кабинет, крепко сжав руку, будто боясь, что отец снова отберёт меня.  И если раньше я страстно хотел, чтобы отец вернулся за мной, отвёз обратно в замок, дал возможность научиться быть настоящим демоноборцем, то теперь уезжать совсем не хотелось. В замке у меня не было друзей, было лишь окружение из религиозных фанатиков. Здесь у меня была Беатрис. Я не хотел покидать её, просто не мог теперь её покинуть.

Он совсем не изменился, годы его не тронули, но вот меня он разглядел очень тщательно, будто неизвестный доселе вид таракана. И, судя по всему, остался недоволен тем, что увидел. Он расспрашивал меня об учёбе в колледже, о приступах (о последнем, в церкви, я умолчал, поймав одобрительный взгляд матери). Но в моём мозгу пульсировала лишь одна мысль: только бы он не узнал про Беатрис. Только бы он никак не обнаружил, что в пансионе есть особенная девочка с тем самым даром, который должен был проявиться у меня. Вдруг он сможет почувствовать её дар, как смог его ощутить Нокс?

После этой встречи у меня остался неприятный осадок. Теперь я боялся, что отец заберёт меня. Я давно понял, что мамино решение здесь ничего не значит – если я понадоблюсь ему, то он увезёт меня в замок. Для опытов, для проведения обрядов, для чего угодно. И он появился здесь неспроста. Осознание этого заставило меня бояться. И не за себя, за Беатрис.

Я пообещал Ноксу, что не буду с ней видеться. И я сдержал обещание до последнего. Когда из окна я увидел подъехавшую к главному входу чёрную карету, я всё понял. Он опять призвал меня. Для неведомой пока цели. Видимо, это и есть моё предназначение.

Я успел разве что написать короткую записку. Ноги сами несли меня по забытому богом коридору, я то и дело спотыкался о выпавшие из кладки кирпичи, но старался двигаться быстро. Достигнув пробитой в стене дыры, я бросил письмо и слегка стукнул костяшками по дереву шкафа. И со всех ног убежал обратно. У меня не было времени на прощание и разговоры, я не мог задерживаться дольше положенного. Я боялся, что он выследит её. Я не хотел, чтобы она стала бабочкой под стеклом, которую будут изучать, заставлять делать то, что она не хочет, ограничивать её свободу и любые попытки идти вперёд, на волю. У неё должна быть другая жизнь. Пусть и далеко от меня, самое главное, чтобы ей не довелось попасть в тот ад, где побывал я.

Сборы не заняли много времени. Мне нечего было собирать – одежда, несколько книг. Едва на пороге комнаты появился Тристан, я подхватил невесомый кофр и с тяжёлым сердцем пошёл за ним.

На улице ждала чёрная карета. Та самая. Знакомая с детства, символ разлуки и очередной новой жизни.

Краем глаза вдалеке я заметил, как из дверей пансиона выбегает Беатрис, шпильки выпали из причёски и кудри развеваются позади, волосы упали почти до талии. Если бы я мог молиться, то все мои слова в тот миг выражали бы одно желание: остановись, забудь, здесь опасность. Я никогда не любил Нокса, но когда он выбежал схватил её в охапку, и прижал к себе, я ощутил ликование. Беатрис мягко осела на сырую землю и закрыла глаза руками, словно стараясь не видеть, как я ухожу, как я покидаю её. Валентин Нокс обнял её, закрыв спиной от чужого взора – всё верно, он знает, что делает. Беатрис застыла на обледеневшей траве, привалилась к его груди, но не плакала, просто закрыла глаза, чтобы не видеть, как я уезжаю. Милая моя, нежная. Я так и не смог сказать тебе самого главного: чем ты стала для меня, рассказать, как осветила собой мою полную боли, страха и отвращения к самому себе жизнь. Пусть для тебя я лишь друг, но ты для меня стала бóльшим.

Мама стояла около самых ворот, не рискуя пересечь черту, за которой заканчивалось её царство. А за воротами уже царствовал он – мой отец. Тристан вышел из кареты и откинул подножку, чтобы мне было удобнее забираться внутрь.  Я последний раз взглянул на мать, ветер вытянул непокорные прядки из её обычно гладко причёсанных волос, и она выглядела совсем юной. Она не позволяла пролиться слезам, которые стояли в глазах, и их уносил ветер, срывал с её бледной кожи, как лепестки роз у нашего старого дома. Сквозь его вой, уже садясь в карету, я услышал мамин крик:

 - Я знала, что это произойдёт, Винсент! Что ты вернёшься за своим сыном, которого отверг, выбросил из своей жизни, как щенка! Верни мне его, ты отнял всё в моей жизни, оставь мне взамен сына!

Сильная рука закрыла дверцу, и конец фразы донёсся словно издалека. Мои уши наполнил другой голос, низкий, бархатный голос человека, сидевшего напротив меня:

 - Здравствуй, сын.

 

*Книга общественного богослужения (The Book of Common Prayer) – единая богослужебная книга англиканской церкви, содержащая молитвы для обрядов.

*Vade, satana, inventor et magister omnis fallaciae - Изыди, сатана, измыслитель и хозяин всякой лжи: строка молитвы экзорцизма папы Льва XIII