Страница 52 из 76
-Ты что-то чувствуешь в нём, Валентин?
Валентин подошёл и положил руку мне на плечо. Я ощутил внутри какое-то едва заметное шевеление, словно где-то в груди лопнули крошечные пузырьки воздуха. Интересно, а что же почувствовал он?
- Пока ничего. Даже если у него и есть дар, пока он дремлет. Его нужно развивать.
Но я поймал на себе его заинтересованный взгляд. Не такая уж он и ледышка, этот мистер Нокс. Может быть, мы с ним ещё и подружимся.
- И с чего бы ты посоветовал начать? Теория, практика?
Странно, что мой отец, такой самоуверенный, такой умный, спрашивает мнения Валентина Нокса. А ведь на отца даже самые старые монахи в рясах смотрят уважительно. А вот Валентин смотрит на него без особого уважения, общается с ним, как с равным. Меня это задело. Мне казалось, что мой отец – великий благодетель, он дал Валентину возможность развить свой дар, как он дал её и мне, и бледная ледышка поступает неправильно.
Первый обряд экзорцизма, на котором я присутствовал, поверг меня в ужас. В течение целой недели я просыпался по ночам от плача, мне снилось, что я так же, как светловолосая, худенькая девушка, которая выкрикивала дикие слуху домашнего ребёнка ругательства грубым мужским голосом и выгибалась дугой на холодном каменном полу, заперт в теле под гнётом демона. Мне казалось, что я стал ощущать внутри себя какое-то шевеление, когда слышал голоса, доносящиеся из-под чёрных капюшонов, то визгливо-нервные, то сосредоточенно-зловещие: «Vade, satana, inventor et magister omnis fallaciae *…» Мне было стыдно признаться отцу, что я боюсь одержимых, что, если мне суждено всю жизнь провести вот так, глядя на них и слушая эти адские крики и плач, то я не хочу такой жизни. Но я не мог ему этого сказать. Я боялся показаться ненужным, боялся не оправдать его ожиданий. И потому молча терпел, плача по ночам. А потом я перестал плакать.
Как только я освоил Библию, Нокс ежедневно стал пичкать меня историей церкви, и елизаветинские тридцать девять статей* символа веры вязли в зубах. Я не понимал половины слов, которые он произносил, едва умел читать на латыни и очень боялся разочаровать отца. А Нокс поглядывал на меня презрительно, что сильно меня раздражало и злило, словно думал: «Неужто сын такого важного и мудрого человека мог оказаться таким ничтожеством? Отец ожидал от него столь многого, а он даже не может запомнить, кто был первым архиепископом, начавшим реформы церкви». Но мне было всё равно, при каком короле начались эти самые реформы, меня не занимали каббалистические гримуары – я больше всего на свете мечтал порадовать отца. Мечтал, чтобы он увидел во мне того, кого взращивал.
- Тебе обязательно нужно знать всё, что знает Валентин. История, демонология, теология – учись у него всему, это всё пригодится тебе.
- Но ведь он примет сан, а я его принимать не буду. Я ведь и без сана обладаю благодатью.
На лице отца появилась лёгкая тень, словно он пожалел, что сказал мне о моём предназначении. Тогда я впервые почувствовал, что отец ожидал от меня чего-то другого, думал, что я окажусь другим – более талантливым и смелым. Конечно, он видел, как я закрываю глаза и уши, едва начинается обряд, как в моей руке трясётся свеча, слышал, как робко я произношу слова молитв и заклятий, и, конечно, он не мог не замечать, сколь бездейственны они были в моих устах. Если те же самые слова, вылетавшие из уст Нокса, его прихлебателя Тристана и остальных служителей ордена всегда оказывали действие на жертву, а во время моей очереди воздействовать на неё, она вполне могла передохнуть от пыток. Точнее, мог передохнуть обитавший внутри неё демон.
А потом всё пошло совсем не по плану отца. Если до того момента, как мне исполнилось десять, он ещё лелеял мысль, что из меня может выйти что-то стоящее, после первого приступа он уверился в обратном.
В тот день я много часов корпел над скучными и ничего мне не говорящими таблицами какой-то достопочтенной книги Моисея, после чего Нокс повёл меня в домовую церковь замка. Едва я переступил порог, как почувствовал сильное головокружение и едва не упал. Подхватил меня всё тот же Нокс, но я вырвался из его стальной хватки. Мне не нравилось, что он ведёт себя со мной, как с ребёнком, будто мне по-прежнему шесть лет. Я – сын своего отца, а он – лишь сосуд, в котором живёт великий демон. Я читал о его демоне. Конечно, раз древнее зло выбрало Нокса, он незауряден, но в нём нет древней крови. А вот во мне она есть. Мне об этом говорил отец, а я ему верил.
С этими мыслями я встал в соляной круг, крепко сжал закупоренную бутылочку с водой, открыл книгу на нужной странице. В этот момент я понял, что не могу разобрать ни слова: все строки двоились и прыгали, буквы не желали складываться во что-то понятное и произносимое. Вместо слов из горла вырвался стон, и ноги мои подкосились. Я упал в центр соляного круга, и там, где кожи касалась освящённая соль, я ощущал жжение, будто от пламени свечи. Я пытался свернуться в клубок, чтобы не касаться соли, но что-то внутри меня распластало тело против воли по каменному полу, и я раскинул руки и выгнул спину, ощущая непомерную боль от прикосновения к соли. Я захлебнулся от крика, не своего, но рвущегося из моих лёгких, низкого и высокого одновременно, многоголосого, воплощающего страдание сотни душ. И я растворился в этом крике, сводчатый потолок закружился, и я едва смог сосредоточить на пару мгновений взгляд на встревоженном и бледном лице Нокса, который повис надо мной и что-то шептал. И шёпот этот становился всё слышнее и слышнее. Этот перекрывающий многоголосый крик шёпот был последним, что я запомнил в тот день.