Экзорцизм белой розы

Ах, какой удар по самолюбию получил богатей, когда его щенок от никчёмной католички оказался бездарным куском плоти, да ещё и с червоточиной. Сколько неоправданных чаяний, сколько надежд возлагал на цыплёнка папаша, но все они разбились в дребезги, когда парнишка во время литургии начал биться в припадках в лучших традициях нашей общины. Завывать, как побитая собака, бросаться на Валентина в припадках, пытаться вызвать его демона на бой. Что вообще за глупость такая? Слабых демонов хлебом не корми, дай встретиться лицом к лицу с более сильным демоном, сразиться с ним. В этом проклятье их тёмного рода: ими движет гордыня, та самая, что свергла Люцифера в адскую бездну. Они хотят возвыситься над своими тёмными властителями, тем сам движутся к своей гибели. И из этого вечного желания мы с Валентином можем извлечь пользу для других людей, для одержимых.

Какое отвращение было написано на лице доброго папочки, какое разочарование было на нём, когда он узнал, что его план провалился! Жаль, что я не художник, хотелось бы запечатлеть эту высокомерную харю с выражением беспомощности и безысходности, чтобы любоваться перед сном.

Конечно, раз сынок одержим, можно было бы попробовать научить его обуздать демона, и пусть бы себе занимался обрядами и вычиткой одержимых сколько влезет. Но даже без подсказки Валентина Креденце видел сам, что сын слаб, а демон силён. Тогда ещё было неясно, насколько, а вот с течением времени обнаружилось, что в парнишке поселилась поистине могущественная тварь. Чтобы совладать с такой, надо быть Валентином, а раз цыплёнок не он, то тварь его скоро прикончит. Потому папочка и сослал его подальше, отправил обратно к гнилой католической мамаше. Кому охота всё время иметь перед глазами главную ошибку всей своей жизни? Эдак можно и весь свой авторитет растерять: какой же ты праведник, если семя у тебя с гнильцой?

Вот тут начинаются странности. Парень умирать не думает. Он излазил все тайные ходы аббатства и живёт как подпольная мышь, стараясь не попадаться на глаза девчонкам и пристарелым клушам, читает книжки, худеет и бледнеет, но не сдаётся. Если полгода назад он был похож на отжившую своё тень, то теперь в нём словно второе дыхание открылось. И если Креденце пожалует сюда, он не сможет этого не заметить. Он высокомерен и недальновиден, но отнюдь не глуп. Он непременно заберёт его обратно, решив, что сынок ещё может сослужить какую-никакую, но службу. Креденце привык выжимать из людей всё, до последней капли.

В любом случае, даже если он решит сделать из мальчишки что-то путное, без  Валентина он не справится. А Валентин ясно дал понять, что от него помощи ждать не стоит. Предельно ясно. Тут уже никакой неоднозначности быть не может, даже такой тупица, как Креденце, осознал бы столь явный посыл.

Тот день стоит перед моими глазами,  и я до сих пор спрашиваю себя, почему тогда  я не ушёл с ним. Или почему он не позвал меня с собой? Эти два вопросы отравили мой разум, надолго лишили сна и покоя.

Прошение архиепископу Кентерберийскому о рукоположении уже было послано, и Валентин был внутренне готов к этому шагу. Не зря ведь он столько лет зубрил никому не нужные цитаты, даты и учился смирению. Благодаря влиянию Креденце, настоящего имени которого никто не знал, но, судя по всему, шишка он знатная, Валентину не требовалось свидетельство из колледжа. Конечно, не прикончи он ненароком свою мать и останься под крылышком у отца, то непременно бы окончил Оксфорд или что-то из тех заведений, где растят породистых щенков. Но слова Креденце и поручительства местных викариев было достаточно, чтобы Валентина сочли подходящим кандидатом для наставления заблудших овец. К тому же он был не понаслышке знаком с верхами, на него возлагал надежды не только Креденце. И именно этим самым верхам он достался в итоге после того, как ушёл.

Валентин упорно тренировал меня, изо дня в день, проявляя ангельское терпение и недюжинное упорство. Я бы уже давно сдался, отказался от такого  глупого, тугодумного ученика. Я не был силён в экзорцизме, но мой друг упрямо твердил, что рано или поздно я научу своего демона не только мучать и всячески воздействовать на обитающего в жертве духа, но и изгонять его. Если не изгонять, то поглощать – это зависит от природы демона. Я никогда не видел, как это происходит, но Валентин рассказывал мне, что духа можно заставить покинуть жертву, но никогда не объяснял, как это происходит. Впрочем, вряд ли о таком было написано в книгах – слишком мало таких случаев было, чтобы изучить их. И Валентин был полон решимости исследовать их, начав с себя и меня. Он заразил меня своей решимостью, и потому я следовал за ним, я пытался впитывать знания, пусть в той мере, в какой хотелось бы ему и мне самому.

Он постоянно штудировал книги об экзорцистах прошлого, видимо, желая найти упоминания об одержимых экзорцистах. Неужели мы с ним единственные за всю историю человечества?

В тот день Креденце отчего-то захотел поприсутствовать на экзерсисе, хотя никогда не проявлял интереса к моей особе: ходит себе, таскается кто-то там за Валентином, лишь бы не мешал. Пользы пока от меня было мало, но зато Валентин оттачивал на мне мастерство учителя, а Креденце мечтал о целой свите таких, как Валентин. То-то обзавидовался бы архиепископ Кентерберийский узнав, что у Креденце имеется целая армия одержимых англиканских экзорцистов, которые не боятся реликвий и воюют с нечистым, хотя сами нечисты.  Потому не мешал ему обучать меня, хоть и совершенно не верил в мои силы.

Но пока армия состояла из одного только Валентина. Меня даже новобранцем, жалким солдатишкой посчитать было сложно – без своего учителя я тушевался, путал слова в молитвах и заклинаниях. Он сосредоточенно следил за каждым моим действием, пока я, опустившись на колени рядом с худеньким и еле живым от боли мальчиком-евреем, пытался правильно выговорить очередную формулу.