Страница 46 из 76
Винсент положил руку мне на плечо, но в этом жесте не было ничего фривольного и игривого. Так кладут ладонь на голову собаке, чтобы дать понять, кто здесь хозяин. Я дёрнула плечом, но рука каменной тяжестью лишь сильнее придавила плоть.
- И чем же ты намерена заниматься в отсутствие сына? Закрыться в доме, плакать целыми днями? Покончить жизнь самоубийством?
- Даже не надейся, - прошипела я, - но прислуживать тебе я хочу.
- Я не собираюсь делать из тебя свою служанку. У меня достаточно людей, которые готовы мне услужить.
- Тогда зачем тебе ещё и я? Дай мне спокойно дождаться моего сына. Рано или поздно ты наиграешься с ним и привезёшь обратно ко мне.
Эти слова оказались пророческими.
Но до нашей встречи мне ещё нужно было как-то дожить. Ни одного письма, ни одной весточки. Но я надеялась, что сын не забыл меня, что бы с ним не делали, чему бы ни учили. Я старалась вести спокойную жизнь, которая подходила состоятельной по меркам Холлрива вдове, чей сын уехал учиться в Лондон к дяде. Это было естественно: в Холлриве был один-единственный пансион для благородных девиц, куда отправляли девочек из среднего, а иногда даже высшего сословия. Мальчикам приходилось получать образование в городах. Поэтому после церковной службы или посещения книжной лавки мне часто приходилось с гордым видом врать, что Никки пишет мне каждую неделю, обожает математику и очень-очень скучает по матушке. Приходя домой, я зарывалась лицом в подушку и плакала, пока не срывала голос.
В поисках утешения я стала посещать англиканскую церковь. Она всё так же не была мне близка, я не чувствовала, что Бог меня слышит в её стенах. Но я слушала Писание, пусть и не на латыни, но знакомые библейские мотивы и слова утешения пожилого пастора приносили недолгое и поверхностное успокоение.
Я много читала, а иногда, подоткнув юбки и надев кожаные перчатки, возилась в саду, ухаживая за розами. Они совсем не похожи на итальянские – бледные, словно небо выпивает из них цвет, с робким ароматом. Я себя ощущала такой же розой, которая могла бы цвести в полную силу, дать миру цвет и аромат, но обречённую лишь на тень от такой жизни.
Так минуло шесть лет. Мой сын вернулся ко мне так же внезапно, как и уехал, в середине августа, когда по утрам особенно ощущается, что лето начинает уступать осени: возник на пороге дома с небольшим чемоданчиком, взъерошенный, как воробей, худой и вытянувшийся. Он смотрел вокруг потерянным взглядом, словно человек, которого нежданно-негаданно вернули в реальность из странного, глубокого сна, и который никак не может привыкнуть к реальности. Он был рад мне. Он бросился мне на шею, терпеливо сносил поцелуи и объятия, но взгляд его был направлен не на меня, а внутрь, в себя. Он был не со мной, он мысленно переживал какие-то другие события и видел перед собой других людей.
С собой он привёз письмо и пакет с деньгами. В первый же вечер, когда я зашла в его прежнюю комнату пожелать спокойной ночи, Николас отдал мне запечатанный конверт, пухлую пачку банкнот и несколько десятков чеков. Я не рискнула открывать письмо при нём. Я видела, что его увезли из места, где он пробыл шесть лет, не по его воле. И мне хотелось знать, почему его отослали. Винсент писал, что Николас отправляется на обучение в Винчестерский колледж, а мне отведено место директрисы женского пансиона благородных девиц Холлрив. Мне, не имеющей ни образования, ни желания заниматься благородными девицами, хоть когда-то я была одной из них. Больше в письме я не нашла ничего, никаких пояснений, почему он отказался от идеи обучать своего сына искусству борьбы со злом. Меня захлестнула волна радости. Николас снова принадлежит мне. Он получит должное образование, но будет писать мне, приезжать. Он оказался непригоден для того, к чему его готовил Винсент, но это открывает ему дорогу в нормальное, человеческое существование.
Мне вернули мою жизнь назад.
И пусть теперь он вынужден скрываться от людей, зато он рядом. Через несколько лет его можно будет выдать за одного из учителей. Он много читает, и мало какой учитель, пусть даже получивший специальное образование, сравнится по уму с моим сыном. Это не та жизнь, о которой он мечтал, но она в разы лучше той, которой он жаждет жить. Здесь безопасно, тихо, Винсент забыл про меня и своего сына. Лишь бы это забвение продолжалось как можно дольше.
Поначалу мне хотелось написать ему об этой девочке, Беатрис Фаулер. Её странный дар, так внезапно проявившийся, непременно заинтересовал бы его: не так часто можно встретить семнадцатилетнюю пансионерку, которая усмиряет одержимых. Я пыталась предостеречь её, я сделала всё, что могла, но раз её сила растёт, мои слова пропали даром. Возможно, если бы внимание Винсента перенеслось на неё, он бы забыл о Николасе и Валентине, заполучил бы новую игрушку в армию экзорцистов. Но я боялась, что он заберёт и Николаса. И мне было жаль её. В её синих глазах я видела что-то, напоминающее мне меня много лет назад. Что-то неуловимо знакомое, будто смотришь сон о детстве, видишь в нём себя и в то же время не себя. Эта робкая и тихая поступь, нервность тонких пальцев с перламутровыми ноготками. Пусть же это будет моей местью ему. Я решила, что постараюсь защитить девочку и сохраню её тайну так долго, сколько это будет возможным. Он не получит её. Она научится контролировать свою силу, уедет как можно дальше отсюда, где он не сможет достать её, и обретёт счастье.