Экзорцизм белой розы

Мой провожатый отворил дверь в этот крошечный мирок, и я увидел её – бледную, худую, сидящую на кровати в простом светлом платье. Девушка удивлённо посмотрела на меня, и, когда я слегка ей поклонился, вспомнив уроки этикета от гувернёра, она улыбнулась и встала с кровати, протянув мне руки. Тогда-то я и заметил, как платье вырисовывает круглый живот, и понял, отчего она так бледна и  измучена. Хоть на тот момент мне ещё не стукнуло и одиннадцати лет, я представил себе, как чувствует себя заложница, как тяжела её участь. Того, что девушка оказалась в замке не по своей воле, конечно, мне никто не говорил, но я и сам был способен до этого додуматься. Это можно было прочесть по её глазам, по линии её губ, по дёрганным, испуганным движениям. С того момента я поклялся, что стану её другом, что попытаюсь хотя бы как-то скрасить её заточение.

Я приходил к ней каждый день. Она пела для меня песни на непонятном, но красивом языке, а я учил её английскому, который она уже понимала, но говорить на нём почти не умела. После первого же моего прихода она овладела несколькими простыми фразами, и я видел, как много значит для неё просто поговорить с кем-то. и я мог её понять: в течение долгого времени и я был лишён этой роскоши, моими молчаливыми собеседниками были лишь стены. И ещё один молчаливый собеседник.

Она всегда была со мной приветлива и весела, но в её глазах я видел отчаяние, такое тёмное и глубокое, что меня охватывал страх. Я хотел отлечь её, объяснял английскую грамматику, заставлял учить новые слова. Я читал ей книги вслух и просил пересказать всё то, что она смогла понять. Она смешно коверкала слова, странно произносила непривычные звуки, подчёркнуто громко смеялась, когда я указывал ей на ошибки, будто боялась тишины.

Вот только в замке, принадлежащем ему, все книги были исключительно духовного содержания, и лишь тогда, когда в одной из библейских историй  промелькнуло имя первого израильского царя, Бэлла впервые позволила себе заплакать. И рассказала мне всё.

Он часто ездил в Италию и в Ватикан. По делам ордена, для покупки нужных книг, для того, чтобы узнать о новых случаях того, с чем однажды стал бороться и я. Именно там, познакомившись со многими знатными людьми, войдя в круг самых блестящих людей Рима, он впервые встретился с семьёй Скарсини – аристократическим родом, который много поколений придерживался ортодоксально гвельфского течения, и не просто так. Вера и религия были у них в крови. После нескольких бокалов вина Луиджи Скарсини любил прихвастнуть, что род его идёт напрямую от царя Саула, его дочери Мелхолы и царя Давида. Кто-то за его спиной лишь посмеивался, ибо люди сведущие знали, что от царя Давида у Мелхолы детей не было, как и от некоего Фалтия, за которого она вышла замуж после бегства Давида. Впрочем, сбежал Давид от Мелхолы не просто так: царь Саул едва не убил своего зятя, а это вполне себе повод сбежать от жены. Так вот, уверенности в том, что Мелхола всё же родила от Давида ребёнка, не имел никто вот уже много-много столетий. Кроме Скарсини, чьей уверенности хватило бы на десять знатоков истории и религиоведения. Мне тогда показалось, что любитель струнной музыки, одержимый царь Саул – не слишком хорошая кандидатура в родственники, можно было бы выбрать кого-то более благообразного, Самуила, например, или многострадального Иова. Всё-таки не слишком завидный прародитель. Но те, кто терпеливо выслушивал хвастовство августейшим предком и выжидал, когда Скарсини ещё подкрепится неразбавленным вином, могли услышать, что информацию эту он взял не просто так: примерно раз в месяц ему снится странный сон, в нём таинственный голос уверяет богатого итальянца, что подверженный припадкам царь и второй правитель Иудеи Давид, любящий подёргать струны лиры, были его дальними родственниками. Остряки спрашивали, сколько нужно выпить, чтобы так же узнать своего предка, любители истории пожимали плечами и смеялись над современной модой у знати придумывать себе знаменитых родственников. И лишь один человек не смеялся над выдумками Луиджи Скарсини.

Винченцо Креденце, наполовину итальянец, наполовину англичанин,  так он представился семье Скарсини, очаровал матушку Бэллы и самого Луиджи. Он был обаятелен и остроумен, и, что самое главное, с упоением слушал легенду о том, что род Скарсини идёт от двух библейских царей. Отец Бэллы мог говорить об этом часами, предлагая различные гипотезы развития семейного древа, обязательно сводив визитёра в семейную галерею, где наглядно доказывал, сколь сильно дядюшка Альфонсо похож на царя Саула с картины Рембрандта, нос один в один. Гость смеялся над шутками, пил вино, хвалил туалеты красавицы-дочери и её матушки, обсуждал с братьями Бэллы важность присоединения Венеции, но пристально следил за всем происходящим вокруг него льдисто-голубыми глазами. Особенно пристально следил за Бэллой.

Примерно через два месяца с момента появления синьора Креденце в Риме Бэлла проснулась от того, что ей крепко зажали рот какой-то пахучей тряпкой, отчего в глазах потемнело, а горло сдавили спазмы. Последним, что она запомнила в тот вечер, было чёрное полночное небо Рима с яркими, как свечи, звёздами. Это стало её последним воспоминанием об Италии.

Смутно, сквозь сон, она так же запомнила, что её везли в карете очень быстрые кони, и её почти бесчувственное тело, закутанное в покрывало, бережно придерживали сильные руки. Очнулась она лишь днём, когда солнце высоко поднялось над горизонтом. Даже сквозь пелену сна и завесу боли от отчаянно ноющего виска она поняла, что находится на корабле. Потолок и пол ходили ходуном, она еле доползла до двери, путаясь в ночной рубашке, но дверь была закрыта. Бэллу похитили.

Видимо, услышав, что пленница проснулась, в каюту вошёл похититель.  Увидев на пороге Винченцо, Бэлла совсем не удивилась. Она уже поняла, что её похитителем стал именно он, но вот причина, по которой он сделал это, была ей не ясна. Если он был влюблён в неё, то мог и попросить её руки – ей уже исполнилось пятнадцать, за ней давали богатое приданое, она считалась лакомым куском и для аристократии, и для охотников за приданым. Но зачем ему было её похищать среди ночи и увозить? Он собирался просить выкуп?