Штамм 13: Анахронизм

– Мы хотим понять, как избежать этого, – продолжает Чарльз. – С этими детьми пройдут путь от начала и до конца. С ними будут работать психологи, врачи, лучшие учителя. Мы можем справиться. – Миллингтон снова проходит взглядом по каждому из нас. Кассандра?

Она делает шаг вперед и кивает.

– Да, я согласна.

– На что? – спрашиваю я, и руки начинают дрожать. – На что ты согласна?

– Я согласна опробовать препарат.

– Нет! Что ты говоришь? Ты же... ты же...

«Не выживешь», – шепчет Клон на задворках подсознания.

Нетнетнетнет.

– Все будет хорошо, Роджерс, – усмехается Кэсси, снова становясь такой, какой была раньше. Дерзкой, отчаянной, независимой.

Мне хочется закричать, и Клон рычит внутри моей головы. Мне хочется разнести эту лабораторию к чертям, взорвать ее, разорвать на куски. История повторяется, гребанный цикл снова и снова, ведь вирус не знает слова «смерть». Все внутри меня горит. Они ничего не понимают. Неужели они ничего не понимают?

Но Кассандра касается моей руки, и ее глаза меняются. Становятся спокойными, умудренными жизнью. Она знает, что делает, понимает свой риск, и мне ее не остановить. От этого я злюсь еще больше, отворачиваюсь и больше не смотрю на нее. Ни на кого из них.

– «Поколение V» превозмогает нас в своих способностях. Они сильны, умны, их не остановить. Наша цель, моя в большей степени, научить их быть людьми. Воспитать в этих уникальных сильных людях личности, предотвратить ненависть, злобу, конфликты. Вот в чем мне нужна ваша помощь. Я уже говорил об этом Роджерсу и теперь говорю об этом тебе, Изабель. Я предлагаю тебе работу с этими детьми. Сейчас им больше всего нужно покровительство тех, кто сам столкнулся со Штаммом лицом к лицу, кто вырастил вирус в себе, кто стал сильнее. Эти дети должны научиться быть людьми, должны научиться любить.

– Я... – говорит Изабель, но неожиданно замолкает. Делает шаг вперед, смотрит Миллингтону в глаза. – Все совсем не так, как вы себе представляете. Мы с Роджерсом, – она тычет пальцем в мою сторону, – не побеждали вирус. Мы не учились любить. Конечно, у нас разные истории. Роджерс – мешок дерьма, наломал кучу дров, испоганил сотни жизней. Но я не лучше. Я не великий учитель, тем более для детей. Я убивала людей. Я предавала. Я не была сильной, потому что до сих пор рыдаю в подушку и жалуюсь на свою жизнь. Мы не побеждали Штамм, это он победил нас.

Она права. Мне больно, страшно и смешно одновременно: Изабель Мэд говорит правду, она понимает то, что я чувствую. Она смотрит мне в глаза, и мы думаем об одном и том же: наша жизнь – настоящее дерьмо, мы все портим. Мы – не будущее человечества, а его конец.

Но наш молчаливый контакт разрывает Скай. Его громкий голос раздается в тишине так неожиданно, что я вздрагиваю.

– Я ненавидел свою мать, – говорит он, – потому что рядом ее никогда не было. И когда мне нужна была поддержка, я получал очередной тычок в спину, подзатыльник за то, что недостаточно хорош в науке, к которой я никогда не горел желанием, за то, что жил в «своих компьютерах» и не появлялся на людях. За то, что не мечтал изменить мир. Знаешь, иногда, даже очень часто, надо сказать, мне казалось, что тебя, Роджерс, Адриана любила больше всех на свете. Она мечтала, чтобы ты был ее сыном. Не я, идиот, помешанный на компьютерах. Но она умерла, Роджерс. И ее голос до сих пор звучит в моей голове, она каждый божий день говорит мне: «Ты не смог ничего изменить».

От пристального взгляда Ская у меня по спине бегут мурашки. И когда он начинает говорить, смотрит на меня, злится, выплевывает слова мне в лицо, моя первая мысль – «жаль, что тогда я не убил его», вторая – «хорошо, что я его не убил». Между нами проползает невидимая нить, похожая на змею, она сжимает в кольцо меня и его. И слова обретают смысл.

– «Ты не смог ничего изменить» – это самое отвратительное, что я когда-либо слышал. Это хуже смерти, хуже предательства. Это разочарование. Если все мы выжили во время эпидемии, но не смогли ничего изменить, то все бессмысленно. Больше никто не выживет. Занавес. Конец истории.

– Ты предлагаешь учить детей тому, о чем мы сами ничего не знаем? – кричит Изабель.

– Разве поздно научиться? – тихо отвечает Кэсси и все остальные задумчиво кивают.

Чертовы предатели.

***

Я выхожу на улицу, не в силах больше оставаться в душно помещении. Слишком тесно, громко, сложно. Дышу глубоко и с надрывом, пытаясь подавить ком, застрявший в горле. Останавливаюсь у статуи ангела, долго смотрю в ее пустые глаза, и когда оглядываюсь вокруг, никого нет рядом. Расстегиваю куртку и на ощупь нахожу пистолет, спрятанный за пояс. Я не знаю, как долго продержусь и есть ли в этом смысл. Вот оно, мое спасение, нужно лишь нажать на курок.

Но что-то меня останавливает. То ли этот ангел, что смотрит на меня пустыми глазницами, то ли промозглый ветер, то ли мысль о том, что Скай может быть прав. Мы еще можем все изменить, если поймем, как. Только я ничегошеньки не понимаю и не смыслю в жизни. Со смертью все гораздо проще.

И пистолет неприятной тяжестью висит за ремнем. Время или не время?

Обхожу статую вокруг и останавливаюсь позади нее, здесь, где она не достанет меня своим осуждающим взглядом. Сбрасываю с себя куртку, потому что в ней совершенно невозможно двигаться. Ветер пробирается сквозь свитер, и я коченею в считанные секунды.

В голове совершенно пусто, и я смотрю в дуло пистолета, как завороженный. В этой единственной черной точке – целый мир. Тот мир, который я убью единственным выстрелом. Еще раз проверяю и не ошибаюсь: последняя пуля, последний шанс расстаться с жизнью.