Штамм 13: Анахронизм

В снегах Аляски их сердца были растоплены и в них же останутся навсегда. Темноволосая девушка, чье тело усеяно шрамами, обнимает родителей и закрывается в комнате, где стоя перед зеркалом, натягивает черное платье на слишком худое тело.

Она впервые за последние годы подводит губы темной помадой, забирает волосы в высокий хвост и спускается вниз, где ее уже ждет такси.

На похоронах доктора Чарльза Миллингтона собрались все люди, изменившие ее жизнь, и к какой бы из враждующих группировок они не принадлежали теперь, они сделали ее настоящим человеком. Колин и Мелисса Мэд, застывшие в горести друг друга и целого мира, Кассандра Миллингтон, скрестившая руки на груди, и единственная, по чьим щекам сегодня не ползут слезы, просто потому, что она наконец-то простила отца за все, и Доминик Роджерс, мальчик-муха, предатель, вор, сумевший изменить мир. Он стоит поодаль ото всех, но в конце процессии Изабель подходит к нему и кивает в сторону.

– Не хочешь прогуляться?

Доминик кивает в знак согласия, и они идут рука об руку, нога в ногу, два совершенно разных мира, но совершенно идентичных первоначалом.

– Я не хочу дальше оставаться на похоронах, – говорит Изабель. – Церемония закончилась. Заеду домой, переоденусь и буду у Алекса до конца дня. Придешь?

– Конечно.

Доминик провожает ее до машины и встречает в больничном коридоре. Так странно теперь наблюдать за тем, как смотрят они друг на друга. Как будто каждый – отражение другого и больше, чем просто человек, личность, сущность. В их глазах спрятан целый мир, и они разглядывают друг друга так, будто видят впервые.

– Как он? – спрашивает Ник, заходя в палату. Глаза Ская закрыты.

– Состояние тяжелое, но врачи говорят, что Алекс справится. Всегда справлялся.

Ник кивает.

– Я не сомневаюсь в этом.

– Ник?

– Да?

– Спасибо тебе. Спасибо, что помог.

Роджерс хмурится, сжимает переносицу и отворачивается. Не может смотреть ей в глаза.

– Изабель?

– Да?

– Я сделал очень много страшных вещей. Я должен признаться, я... я желал Скаю смерти. Когда Клон убил Адриану, он ушел, но я все еще держал в руках пистолет. Я сидел в засаде несколько часов, а потом Алекс приехал, и я видел его боль. Он ревел как зверь над трупом Адрианы, и я хотел в него выстрелить. Но струсил. Рука дрогнула. Не смог.

– Ты целился в него так же, как и в меня тогда?

Ник кивает.

– Из того пистолета, из которого я выстрелил в Элис. Это был последний патрон, понимаешь? Я хотел покончить с собой, но...

– Не вышло?

– Да, не вышло. Кажется, уже не выйдет.

– Это хорошо, Ник, – улыбается Изабель, хотя ее глаза наполняются слезами. – Это хорошо.

Она протягивает руки и кладет ему на плечи. Притягивает к себе, зажимает в объятиях, когда по ее щекам бегут слезы.

– Прости меня, – шепчет Ник.

– И ты меня прости, – шепчет Изабель. – Теперь все будет хорошо, правда?

– Теперь-то уж точно.

Они еще долго сидят в больнице, лишь изредка перебрасываясь парой слов.

– Что будешь делать дальше? – спрашивает Роджерс.

– Буду работать в Петтерсвилле, как только его восстановят. Как и предлагал Чарльз. А ты?

– Еще не решил, – Роджерс усмехается, – Маргарет хочет написать книгу и объехать весь мир, предлагала мне присоединиться.

– А ты что?

– Я хочу вернуться к науке.

– Это не мешает тебе поехать с ней.

– Я боюсь бросить Кэсси здесь, боюсь снова оказаться предателем, и...

– Ник, – лицо Изабель становится серьезным. – Кэсси и ее ребенок в безопасности. Мы всегда будем заботиться о ней. Попробуй найти себя в этой жизни. Просто попробуй.

– Хорошо.

– Обещаешь?

– Обещаю. Уже пойду, пожалуй.

– Хорошо, Ник. – Они снова обнимаются, быстро и неловко. – Ну что, до встречи?

– До встречи.

Изабель смотрит ему вслед, и странная мысль надолго въедается ей в память.

«Кажется, я не птицей была тогда. Кажется, я была мухой».

А мир – тем огоньком, о который они все так отчаянно бились.