Страница 77 из 87
И если кто-то следит за каждым нашим шагом, то он уже сломал голову, предполагая, что же будет дальше. Странно, что я думаю о судьбе и божьем промысле сейчас, но в голову уже не лезут околонаучные мысли. Слишком сложно все переплелось, запуталось, скомкалось, изрядно потрепалось. Выцвели священные письмена о неизбежном апокалипсисе и не прочесть нам пророчества о великом спасении.
Вот она я. И вот вирус во мне.
Странно, что я пытаюсь говорить с ним, будто он – живой человек. Научилась у Роджерса. Тот еще странный тип, настоящий чокнутый, разговаривает с собой, когда думает, что никто не замечает, говорит о себе во множественном числе и свято верит в раздвоение собственной личности. Абсурд.
Иногда я пытаюсь уподобиться ему шутки ради. Смотрю в зеркало, и губы подрагивают в неестественной улыбке.
«Кто ты?» – спрашиваю и наклоняю голову.
«Ты», – то ли эхом в моей голове, то ли не совсем отвечает отражение.
«Мы друзья?»
«Друзья».
«Что ты делаешь со мной? – спрашиваю неожиданно громко, и больше никто не отзывается. – Зачем все это? Как мне изменить это, как остановить эпидемию, мятежников и остальное сумасшествие? Как понять себя?»
Вопросы сыплются невидимыми крошками на пол той комнаты из сна. Нет ответов, нет Призрака. Я не могу ответить на вопросы, которые задаю себе же. Я – это я, неделимая сущность, я – не Роджерс, не сумасшедшая, я нормальная! Не чокнутая, не зомби, не робот. Человек, зараженный вирусом бессмертия.
Как мне почувствовать себя живой? Как вернуться к обычной жизни?
«Как...» – эхом отзывается отражение.
«Никак», – ворчу я себе под нос и выхожу из ванной.
За окном все такое белое, что не видно ничего дальше сосновой ветки, упирающееся в самое стекло. Сильный буран, мороз, ночь. Еще один день впустую, и даже Алекс, которого я жду до безумия, не может приехать, даже сеть поймать не может, оставляя меня одну.
В доме кроме меня осталось всего три человека. Роджерс и родители. Элис уехала сразу же, она вообще ни с кем не говорит в последние дни, как только узнала об Адаме, Миллингтон забрал Кассандру в больницу.
Мне стало так грустно, когда она уехала. Это странно, когда не питаешь к человеку особой любви, ведь Кассандра бывает резкой, вредной и зазнавшейся, но она настоящая в отличие от людей, меня окружающих. Порой так интересно становиться ближе с человеком того типа, который всегда на дух не переносил. Мы разные, но слишком похожие. Абсурд вселенной, ставший настоящим гимном моей жизни.
И тогда я крадучись заглядываю в гостиную. Отец склонился над экраном ноутбука, глядит в экран, не реагируя на то, что мама на большой громкости смотрит последние новости на экране в полстены. Опускаюсь на диван рядом с ней и впервые делаю то, чего не делала очень много лет. Сворачиваюсь клубочком и кладу голову маме на колени.
Я большая девочка, выросла совсем незаметно. Научилась терпеть боль, страх и мириться со смертью, но так и не научилась выражать любовь. Не научилась любить искренне, ненавязчиво, лишь робко, скрытно, глупо и по-детски.
Я умею стрелять изо всех видов оружия и попадать в цель, мастерски метаю ножи и владею рукопашным боем, но не умею говорить «я люблю тебя», не умею просить прощения за свою внешнюю черствость, за нечеловеческие эмоции.
Девочка-вирус, не человек и не животное. Существо на грани эволюционного взрыва.
И тогда я говорю самую абсурдную вещь, что приходит в мою голову:
– Когда война закончится, мы просто не выживем.
Мама гладит меня по голове, но не отрывает взгляда от экрана.
– Почему ты так думаешь?
– Я не имею в виду тебя, папу, Алекса. Мы – это такие, как я и Роджерс. Неуязвимые, «универсальные солдаты», как сказал Миллингтон. Мы можем сделать то угодно, выдержать любую боль, но мы любить не умеем, мама. Мы не умеем сочувствовать, сопереживать, защищать, отдавать себя другим без остатка. Мы лишь боимся и защищаем самих себя.
Закрываю глаза и так резко поднимаюсь с дивана, что кружится голова. Разворачиваюсь в сторону двери и вижу, как за ней мелькает какое-то движение. Я знаю: Роджерс слышал мои слова, и он понял меня. Мама не поняла, но Ник знает, о чем я говорила. Эту пустоту можно лишь чувствовать внутри себя, ее не опишешь. Как дно какой-то невероятно глубокой ямы, в которую мы летели все эти годы.
***
На следующее утро я снова жду приезда Алекса, но он задерживается. Несколько часов мучаюсь от безделья, передвигаясь от одной стены к другой. В сотый раз делаю комплекс простых упражнений, приседаю и качаю пресс, делаю растяжку, мурлычу что-то из попсовой музыки себе под нос, но ничего не происходит.
Ничего не происходит и тогда, когда я заканчиваю очередной пирог, уборку и планку, когда выношу мусор и оглядываюсь по сторонам. Когда вдалеке показывается автомобиль, я замираю и смотрю, как он приближается к дому и останавливается прямо около меня. Мое сердце бьется часто-часто, но из автомобиля выходят Миллингтон, Роджерс и Кассандра.
Я недовольно выдыхаю и опускаю взгляд.
– Не рада меня видеть? – салютует мне Кэс, которая, кажется, находится в хорошем расположении духа.
– Рада, но ожидала немного другого, – грустно выдаю я.
– Будешь смазливым голубоглазым красавчиком, тогда Иззи обратит на тебя внимание, – усмехается Роджерс, и я пытаюсь испепелить его взглядом, но ничегошеньки не выходит, Ник и ухом не ведет, проходит мимо меня и скрывается в доме.
Я стою на улице еще несколько минут и смотрю на дорогу, храня в глубине души маленький комочек надежды. Он пульсирует и набухает, но никак не хочет превращаться в реальность. Когда становится нестерпимо холодно, возвращаюсь в дом и нахожу там Кассандру, что уже уминает второй кусок моего пирога.