Страница 75 из 87
– Если бы мне сразу сказали правду, то не пришлось бы разбираться с нынешними последствиями, – бурчу я и избегаю встречаться взглядом с Чарльзом.
– Доминик, я виноват в том, что побоялся сказать тебе правду. Но я никогда не оставлял тебя одного, Маргарет просила об этом. Маргарет умоляла сделать из тебя сильного человека, и я сделал все, что мог.
Я усмехаюсь.
– Твой эксперимент надо мной провалился. Все. Конец, занавес. Актеров закидывают помидорами, зрители расходятся, – что-то во мне щелкает, и в следующую секунду я слетаю с катушек. – Маргарет была сумасшедшей, ты понимаешь это? Она бегала от врачей, хотя ее должны были засадить в психушку еще до моего рождения. Она проводила опыты над собственными детьми! Кого она сделала из нас? Хилую девчонку с самомнением заправского солдата и парня-шизоида с раздвоением личности? Этого она хотела? Разрушить наши жизни, убить людей вирусом, что? Это?
Странно, но Миллингтон качает головой и улыбается.
– Она все сделала правильно, хотя и была ненормальной, Ник. Она запустила колесо, которое закрутилось бы много позже, но тогда бы никто не выжил. Теперь же все изменится.
– Что изменится?! – срываюсь я. – Люди умирать перестанут? С ума сходить перестанут? Ты найдешь способ стереть память всем нам? Что?!
– Ты стал эмоционален, Доминик. Вся злость, копившаяся в тебе прежде, рвется наружу. Впусти ее и забудь о ней наконец. Приди в себя, стань ученым, каким был до взрыва! – Миллингтон становится жестким и улыбка сползает с его лица. – Перестань уже скорбеть и жаловаться, ты не вернешь всего, что ушло. Нужно думать о том, что мы можем сделать теперь.
– А мы можем что-то сделать? – усмехаюсь я.
– Изабель подтолкнула меня к идее о том, что наше поколение, то, какие страдания мы переносим сейчас – расходный материал, погрешность, необходимая жертва. Но следующее поколение станет венцом творения, если мы приложим все усилия.
– Изабель чокнутая, как и ее мать, – бурчу я.
– Это твоя мать, Ник, и постарайся не судить детали, пока не увидишь всю картину.
Мне хочется ответить что-то резкое, но слова испаряются сами собой, поэтому я недовольно мычу.
– Хотите сказать, у вас есть план?
– Кассандра помогла мне найти ответ на самый главный вопрос.
– Что будет с ребенком?
– Он выживет. Все зараженные дети будут жить.
***
Я запоминаю каждое слово, сказанное Миллингтоном, потому что в этом есть смысл. Когда он замолкает, начинаю говорить я и рассказываю о том, что такое штамм внутри меня. Его сознание, его мысли, его сущность. То, как он общается со мной через образы подсознания, о том, как каждую ночь я провожу на могиле Софи и вижу перед собой Маргарет. И в этот момент Миллингтон меняется в лице, хмурится и опускает взгляд.
Сложно прочитать его эмоции, но он смущен, раздосадован, сбит с толку. И все из-за Маргарет. Все из-за этой сумасшедшей.
– Иногда мне кажется, что я... сливаюсь с ним в единое целое, становлюсь нормальным человеком. Но потом что-то случается, и мы снова начинаем войну друг против друга. Как с этой лихорадкой. Он противится чему-то, злится.
– Что ему не нравится? – удивляется Чарльз.
– Он не понимает ваш план.
Миллингтон запускает ладонь в волосы и приглаживает их. Тяжело вздыхает, кашляет и смотрит на меня пристально, будто пытается разглядеть это злосчастное альтер-эго.
– Мятежники уже здесь.
– Но Эгл мертв.
– У них еще много предводителей. Они готовят большую кампанию. В двухстах километрах отсюда находится еще одна лаборатория, ты о ней не знаешь, и я не буду рассказывать: ты все должен увидеть сам. Они готовят нападение на нас, поэтому мне нужны люди, солдаты, обученные, ловкие. Мятежники – это стадо, но у них хорошие стратегии. У меня есть информация, что они хотят в один день атаковать до двадцати лабораторий по всей Америке. И не только лаборатории и научно-исследовательские центры. Их лучшие люди попытаются свергнуть правительство.
– Их же не может быть так много?
– Их намного больше. Сильная сторона мятежников в том, что они включили в свои ряды тысячи человек, занятых во всех сферах жизни. Это и ученые, и учителя, и программисты, и политики. Все. Я пытался вести переговоры с ними, но они не слышат мой план. Не понимают то, что так просто.
– Я тоже не понимаю, – выдыхаю я.
– Завтра. Придешь в себя до завтра? Утром отвезу тебя в Петерсвилл.
***
Меня несказанно радует тот факт, что утром мы с Миллингтоном уезжаем прежде, чем приезжает Скай. Изабель ждала его днем ранее, когда я мучился от лихорадки, но судьба решила послать на Куитлук чудовищный буран и уберегла меня от этой встречи. Вот уже второй раз.
Петерсвилл встречает нас невероятной архитектурой, статуей ангела на входе и массивными резными колоннами. Это не закрытый исследовательский центр, это целый комплекс, от красоты которого у меня замирает дыхание. Он похож на Хранилище, но в разы превосходит его по минималистичному величию, и когда я смотрю вверх, я задыхаюсь от блестящих на солнце стекол футуристических этажей.
Мы идем внутрь, и по одну сторону огромного зала я вижу людей в белых халатах, с приборами и большими папками бумаг, по другую же сторону я вижу группу детей разных возрастов. Их примерно двадцать человек, и они так удивленно косятся на меня, что в следующую секунду на меня накатывают воспоминания о приюте «Бердсай».
– Для чего все это? – выдавливаю я, боязливо оглядываясь по сторонам.
– Ты можешь сам спросить у этих детей, – отвечает Чарльз, но ловит на себе мой взгляд и тут же поспешно прибавляет: – это не «Бердсай», Ник. Здесь другие дети.