Страница 68 из 87
Колин молчит, и я снова закрываю глаза, сгибаюсь и кладу голову на колени. Ничто не способно унять мою боль. Ничто не способно спасти меня сейчас. И защитить.
Я заслужил все это. Да. Я понимаю, что причинив человеку боль однажды, ты получишь ее в многократном размере, потому что ставки отчаяния запредельно высоки. Никто не вправе играть со смертью в карты.
Я долго сижу в молчании, жду, когда мои конечности отогреются и смогут функционировать, как раньше. Мелисса возвращается в гостиную, и у нее в руках поднос. На нем – небольшая глубокая тарелка с какой-то похлебкой, ложка и стакан с водой. Я хватаю последнее и осушаю его в один глоток. Мелисса молча уходит за вторым.
Смотрю на суп и медитирую над ним, будто над чем-то нереальным и сверхъестественным. Беру ложку и подношу горячую жидкость к губам.
– Осторожнее, – говорит Мелисса, – ешь медленно.
– Я... – пытаюсь сказать, но она перебивает.
– Сначала поешь, потом будешь говорить.
Киваю и медленно ем суп в совершенной тишине. Где-то на середине тарелки понимаю, что в доме больше людей, чем Мелисса и Колин. В гостиную выходит Элис, и я уже понимаю, что не смогу больше съесть ни ложки. Смерть Адама неоново-красной картинкой застывает перед моими глазами.
Придется рассказать мою историю, пока не стало слишком поздно.
***
Все они смотрят на меня с удивительным спокойствием во взгляде. Я представляю себя на месте каждого из них. Чувствую ту злость и ненависть, которую должны все они чувствовать. Понимаю, что я бы не смог, что я бы сорвался. Разорвал бы себя на куски.
Но они ждут того, что я хочу сказать им. И тогда...тогда я...
– Я помню себя с четырех лет, – выдавливаю из себя и отпивая полстакана воды. В горле пересыхает. – Тогда Маргарет впервые напала на меня с ножом.
Перевожу взгляд на Мелиссу. Она морщится и недовольно поворачивает голову: не верит мне, конечно же.
– Я истекал кровью, и она кричала. Кричала, что так быть не должно, что я должен быть сильным. В мои-то четыре года. Ничего не вышло из ее сумасшедших убеждений, меня отвезли в больницу. Дело замяли, ее не лишили родительских прав и все вернулось на круги своя. Маргарет делала это еще раз пять или шесть, прежде чем...
– Делала что? – спрашивает Колин.
– Брала нож и делала небольшие надрезы. Царапины долго заживали, шрамы остались до сих пор, – закатываю рукав и показываю светлые полосы на руках. Думаю о том, что это удивительно, как Штамм оставил их мне на память, сделав мое тело неуязвимым. – Это закончилось, – продолжаю я, – когда я попал в «Бердсай», детский приют. Я думал, что адом была жизнь с моей сумасшедшей мамочкой с ее обострениями. Но я чертовски ошибался. Адом были восемнадцать лет моей жизни, и единственным проблеском оказалось появление Адрианы Скай.
***
Я рассказываю им все в мельчайших подробностях. Сегодня день абсолютной честности, ведь мне больше нет необходимости лгать. Я умру. Но мои тайны должны стать чужими тайнами. Мои страхи должны стать чужими страхами. Я должен хоть что-то оставить после себя.
Я рассказываю обо всем, что сделало меня таким. Брошенным, нелюдимым, изможденным. Я рассказываю о Конноре и том, что творилось в приюте, рассказываю об Адриане и о том, как всю свою юность мечтал оказаться на месте Ская. Я считал, что он не заслужил эту жизнь, не заслужил хороший дом, образование, деньги и родителей. Нормальных, не сумасшедших. Не заслужил внешность и обаяние, не заслужил быть тем, кто он есть до сих пор. Эта слепая зависть правила мной долгие годы, но когда в моем теле появился Штамм, она полностью слилась с ним. Я потерял контроль над своими эмоциями, вирус же стал слепой машиной для убийства.
Он убил Адриану Скай.
Не потому что я желал ее смерти, я любил эту женщину, как родную мать, потому что она стала мне матерью, потому что полюбила меня, слабого, никчемного, беспородного урода. Она научила меня быть человеком, научила любить, но Штамм не знал, что такое любовь. Он умел лишь ненавидеть и убил ее, чтобы заставить Ская страдать.
Я рассказываю им об этом, и мой голос дрожит. Мысли путаются, цепляются друг за друга и бесцеремонно срываются с губ, и я не останавливаюсь. Не могу подавить поток воспоминаний. Я рассказываю о том, как пытался найти Изабель, о том, что вирус хотел и ее тоже убить, но не спешил с этим. Он прорабатывал план, план изощренной мести всем людям, оказавшимся радом с ним. Он работал на Бэра, Хранителей и мятежников одновременно, пытался понять всех их и не находил общей логики. Вирус изучал людей, и я не мог подавить его злобу, мою злобу.
Но однажды я встретил Софи. Это так странно, для существа, надчеловеческого, практически вымышленного, существовавшего в энергии слепой ярости, понять, что такое забота. Что такое тепло любимого человека. Что такое боль, ее слезы, ее злость. Не я любил Софи, мы вместе ее любили. Мы оба не могли без нее жить, и тогда он начал меняться, но ту карусель, что запустил вирус прежде, уже было не остановить.
Мятежники набирали силу. Бэр проводил исследования и бился против мятежников и Хранителей. Последние терпели одно поражение за другим. Как бы я ни пытался верунуть все на круги своя, это было уже невозможно.
А потом случается пожар в Хранилище, и я умираю. Умираю для нее и вирус возвращает мне воспоминания о содеянном. В моей жизни появляются первые друзья, реальные друзья, которых я не хочу предавать. Кэсси и Джей.
Я рассказываю о Кэсси и не могу сдержать улыбку. Дерзкая, непокорная, стервозная, дикая. Она помогла мне подняться и бежать дальше. Шутливый, легкомысленный Джей подал мне руку, о которую можно было опереться. Его убили, из-за меня убили, и я все равно предал их обоих. Не по своей воли и даже не по воле Штамма, это судьба, та самая карусель сыграла со мной злую шутку, и вновь оставила меня одного.