Страница 52 из 87
Я вижу зеркала. В них всех один человек – я, но все отражения совершенно разные. Я вижу те же губы, те же скулы, брови, глаза, волосы, но люди за ними совершенно другие. Это мальчик, которого бросила мать, и в тот день он перестал верить в добрые сказки.
Это юноша, высокий и болезненно худой, со стопкой книг и в дешевых очках с квадратными стеклами, у него нет друзей, семьи и, тем более, девушки. У него есть лишь работа и книги, и он болен ею во всех смыслах, ибо главный проект всей его жизни – вирус.
И, наконец, в самом последнем зеркале я вижу отражение, которое больше всего похоже на правду. В нем тот, кем я являюсь сейчас. Мужчина, который не привык видеть свое тело накаченным и крепким, чьи кулаки ритмично сжимаются и разжимаются, и шрамы на них пляшут шаманские танцы. Они приносят себя в жертву гневу, и я вскрикиваю, выбрасываю кулак вперед и разбиваю зеркало.
В каждом из его осколков я. В каждом из них я – другой. Но из каждой пары глаз на меня смотрит Штамм 13.
***
Всю ночь мне снятся абсурдные сны, и под утро я просыпаюсь на полу. Костяшки пальцев на правой руке ободраны, бортик кровати покрыт почерневшими пятнами крови. Подношу руку поближе к лицу, сжимаю и разжимаю пальцы, вижу, что во сне бил изо всех сил, но уже не чувствую боли. Ссадины заживают прямо на глазах.
Шрамы затягиваются. Штамм 13 пытается перебороть память и вытеснить ее из нашего общего разума, но это сложно даже для него.
Выхожу из комнаты и плетусь по длинному узкому коридору. С удивлением отмечаю для себя, что теперь каждый шаг действительно принадлежит мне. Сжимаю и разжимаю кулаки, поворачиваю голову, сгибаю и разгибаю колени – тело вновь возвращается в мою власть, и теперь я окончательно путаюсь в том, кем сам являюсь.
Человек или вирус? Вирус или человек? Кажется, я лишь побочное явление в собственном же теле.
Добравшись до уборной, я подхожу к раковине и сбрызгиваю лицо холодной водой. Оно красное, затекшее и опухшее, будто накануне я изрядно выпил, но я-то знаю, что был трезв. Просто в моем теле разразилась кровавая бойня, и теперь я вижу следы этого побоища.
Когда плетусь назад в комнату, вижу Адама в конце коридора и останавливаюсь. Он подходит ко мне и избегает встречаться взглядами. Мои руки в карманах, и они напряжены. Я весь напряжен до предела.
– Выезжаем через полчаса, ты готов?
Киваю и обхожу его стороной, задевая плечом. Не знаю, что со мной происходит, но я ненавижу себя за то, что вчера заключил эту чертову сделку. Не понимаю, зачем Клону понадобилось ехать к Хранителям, если прежде он любил время от времени взрывать их убежища. Так он перекрыл нам обоим путь к отступлению и шанс начать новую жизнь на другом краю Света.
Чертов мазохист.
Когда захожу в комнату, хмуро оглядываю ее взглядом: эти стены видели слишком много моей слабости. На диване сидит Доротея, и когда я останавливаюсь взглядом на ней, она даже не поднимает головы.
– Доброе утро? – выдавливаю я, пытаясь вывести ее из потока неведомых мне мыслей.
– Оно перестало быть добрым, ты и сам знаешь это, Доминик.
Я хмурюсь еще больше: до сих пор главным пессимистом в этом здании был я, и никто не пытался отобрать у меня корону тленного престола.
– Мы уезжаем.
– Я знаю, – говорит Доротея и неожиданно встает, протягивая руки вперед и зажимая меня в неуклюжих объятиях.
– Ох, Ник... бедный, бедный мальчик...
Она долго не отпускает меня. Все сжимает и сжимает, и я не могу дышать. Но я задыхаюсь не от крепкой хватки седой женщины, а от того, что жжет меня изнутри. От дикой всеобъемлющей боли.
– Будь сильным, прошу тебя, – Доротея отстраняется и пристально смотрит мне в глаза, – будь крепок, как сталь, но пусть твое сердце навсегда остается сердцем.
«У меня нет его», – шепчу про себя, но, кажется, Дороти слышит мои мысли.
– Ты пережил настоящую боль, но ты самый добрый одинокий мальчик из всех, что я когда-либо знала, Ник. Я работала в приюте медсестрой, когда ты только попал к нам. Ты меня не помнишь, но я помню тебя очень хорошо, и ты сильно изменился внешне. Ты стал мужчиной. Но внутри тебя остался стержень, который был с самого первого дня, когда ты остался один – это стимул к борьбе. Ты мятежник, борец против всего в этом мире, но ты любишь его так же, как любишь драться. Ты хороший мальчик, Ник. Хороший мальчик.
Она снова меня обнимает, потом снова отстраняется и достает большую сумку из-за дивана и протягивает мне.
– Что это?
– Теплые вещи. Я немного похлопотала о них.
«Я не чувствую холода», – хочу сказать, но вместо этого выпаливаю:
– Спасибо, Дороти. Спасибо, что поверили в меня и заставили жить.
– Пожалуйста. Однажды ты станешь дряхлым стариком и поймешь, что все это было не зря.
Но она ошибается.
***
Мы все ошибаемся, и наши промахи стоят чьей-то жизни. Эффект бабочки, которая, махнув крылышками на одном конце света, может породить ураган на другом. Все наши действия, слова и мысли накапливаются в атмосфере и однажды их концентрация переваливает за критическую отметку. Мы взрываемся. Мы слетаем с катушек и теряем контроль над собственной жизнью.
Мое отделение от сознания вируса происходит окончательно, и я действительно не понимаю, как это работает. Я еду в машине, закрываю глаза, а когда вновь открываю, мои губы замирают на полуслове. Я подношу пальцы к ним, чувствую на задворках подсознания, что только что говорил что-то, но не помню, что именно.
Адам, сидя за рулем, недоверчиво косится в мою сторону.