Дюна

Жил человек, мудрый такой,

Он прыгнул

В песчаную пустыню

И сжег оба своих глаза!

И когда он понял,

Что его глаза погибли,

Он не стал жаловаться.

Он призвал свое видение

И превратился в святого.

Пол стоял во тьме снаружи сьетча. Видение говорило ему, что сейчас ночь, что слева от него на фоне луны силуэтом возвышается скала Чин. Памятное место, его первый сьетч, где он и Чани…

«Я не должен думать о Чани», — запретил он себе.

Видение говорило ему о переменах вокруг — группа пальм невдалеке, черно-серебристая линия канала, несущего воду через дюны.

Вода, текущая через пустыню! Он вспомнил реки Каладана, планеты своего детства. Тогда он не сознавал, какое это сокровище — водный поток. Даже мутное течение канала — сокровище.

С деликатным покашливанием сзади подошел помощник.

Пол протянул руку к магнитной доске с единственным листком металлобумаги на ней. Он двигался медленно, как вода в канале. Видение уплывало вперед, но он все с большей неохотой плыл вместе с ним.

— Простите, сир, — сказал помощник. — Сембульский договор. Ваша подпись…

— Я сам могу прочесть! — оборвал Пол. Он нацарапал «Император Атридес» в нужном месте и вернул доску, сунув ее прямо в протянутую руку помощника и чувствуя внушаемый им страх.

Помощник поспешно удалился.

Пол отвернулся. Отвратительная голая земля! Он представлял ее себе залитой солнцем и жарой, местом песчаных склонов и пыльных ям, длинных дюн, протянувшихся через скалы… То была богатая земля. Она требовала только воды и… любви.

Он понимал, что жизнь изменила эти грозные просторы, придала им грацию и движение. В этом было послание пустыни. Контраст ошеломил его. Он хотел повернуться к свите, расположившейся в сьетче, крикнуть ей: «Если вам нужно кому-то поклоняться, поклоняйтесь жизни — всей жизни, каждой малой ее частице. Мы все в этой красоте вместе».

Он сжал кулаки, стараясь остановить видение. Он хотел бы убежать от собственного мозга. Это — зверь, который пожирает его. Отчаянным усилием Пол направил мысли наружу. Звезды!

Сознание переворачивалось при мысли обо всех этих звездах над ним — несчетное количество миров. Человек безумен, если считает, что может управлять хотя бы ничтожной их частью. Он, Пол, даже представить себе не может всего, что входит в его империю, всех его подданных.

Подданные? Скорее, почитатели и враги. Смотрит ли кто-нибудь из них за пределы своей жестокой веры? Существует ли хоть один человек, избежавший предрассудков? Даже сам император их не избежал. Он старался создать Вселенную в соответствии с собственными представлениями. Но Вселенная разбивает его планы своими молчаливыми волнами.

«Я плюю на Дюну! — подумал он. — Я отдаю ей свою влагу!»

Миф, который он создал из сложных движений и воображения, из лунного света и любви, из молитв, более древних, чем Адам, из серых утесов и алых теней, из жалоб и гробниц мучеников, — к чему он приведет, этот миф, когда волны отступят, когда берега времени предстанут чистыми и пустынными, сияющими бесконечными зернами воспоминаний? В этом ли цель созидания?

Скрип песка сказал Полу, что к нему подходит гхола.

— Ты избегал меня весь день сегодня, Дункан, — сказал Пол.

— Для вас опасно называть меня так.

— Я знаю.

— Я… я пришел предупредить вас, милорд.

— Знаю.

Гхола рассказал о встрече с Биджазом, о принуждении.

— Ты знаешь, к чему приведет это принуждение? — спросил Пол.

— К насилию.

Пол чувствовал, что приближается к месту, которое с самого начала было ему уготовано. Он будто окаменел. Джихад схватил его и повел по тропе, где его никогда не отпускала ужасающая власть будущего.

— Никакого насилия от Дункана не будет, — прошептал Пол.

— Но, сир…

— Расскажи мне, что ты видишь вокруг.

— Милорд?

— Пустыня, какая она сегодня?

— Вы не видите ее?

— У меня нет глаз, Дункан.

— Но…

— У меня только предвидение, — сказал Пол. — Как бы я хотел, чтобы у меня его не было. Я умираю от предвидения, разве ты не знаешь этого, Дункан?

— Может… то, чего вы боитесь, не случится? — робко предположил гхола.

— Что? Как можно отрицать предвидение, если оно тысячи раз сбывалось? Люди зовут его властью, даром, а это — бедствие! Оно не отпускает меня!

— Милорд… — пробормотал гхола. — Я… молодой хозяин, вы не… — он замолчал.

Пол почувствовал смятение гхолы.

— Как ты назвал меня, Дункан?

— Что?

— Ты назвал меня «молодой хозяин»?

— Да.

— Так всегда называл меня Дункан. — Пол протянул руку и коснулся лица гхолы. — Это входило в программу твоего обучения у тлелаксу?

— Нет.

— Тогда что же?

— Это пришло… от меня.

— Ты служишь двум хозяевам?

— Может быть.

— Освободи себя от гхолы, Дункан.

— Как?

— Ты — человек. Поступай по-человечески.

— Я гхола!

— Но у тебя тело человека. И в нем Дункан.

— Что-то в нем есть…

— Не знаю, как, — сказал Пол, — но ты это сделаешь.

— Вы это предвидите?

— Будь проклято предвидение! — Пол отвернулся. Видение толкало его вперед, его было нельзя остановить.

— Милорд, если вы…

— Тише! — Пол предостерегающе поднял руку. — Ты слышишь?

— Что, милорд?

Пол покачал головой. Он чувствовал, что его выследили. Что-то в ночи знает о нем. Что-то? Нет, кто-то.

— Жизнь была хороша, — прошептал он, — и ты была в ней самым хорошим.

— Что вы сказали, милорд?

— Это сказало будущее.

Аморфная Вселенная претерпевала изменения, танцуя в одном ритме с его видением.

— Я не понимаю, милорд.

— Свободный умирает, если он надолго оторван от пустыни, — сказал Пол. — Это называется «водяной болезнью». Разве это не странно?

— Очень странно.

Пол напряг память, пытаясь вспомнить ночь и Чани рядом с собой. Но это не получилось. Он смог только вспомнить Чани за завтраком — в то утро, когда они улетали в пустыню. Она была беспокойна и раздражена.

— Почему на тебе старая куртка? — спросила она, оглядывая его черный костюм с красным ястребом, вышитым на груди. — Ты — император!

— Даже у императора может быть любимая одежда, — ответил он. Он не мог объяснить, почему его ответ вызвал у Чани слезы — второй раз в жизни она нарушила запрет Свободных.

Теперь, во тьме, коснувшись своих щек, Пол почувствовал, что они у него мокрые. «Кто дает мертвым воду?» — подумал он. Это его собственное лицо и в то же время не его. Ветер холодил влажную кожу. Что разбухает в его груди? Наверное, он что-нибудь съел. Как горько отдавать воду мертвым! Ветер шелестел песком. Кожа, теперь сухая, была его собственная. Но что же тогда дрожит?

Они услышали воющий крик далеко, в глубинах сьетча. Он становился громче, громче…

Гхола повернулся, когда кто-то зажег свет у входа в сьетч. В этом свете он увидел человека с лицом, искаженным гримасой горя. Это был лейтенант федайкинов, по имени Тандис, за ним — много людей. Все они смолкли при виде Муаддиба.

— Чани… — начал Тандис.