Это игра

Корешкову, похоже, было наплевать. Он все же поднял зад с деревянного пола балкона и дотянулся до бутылки. Фиолетовая жидкость за зеленым стеклом булькала, курсируя в сложной системе «бутылка-горлышко-губы Олега-глотка». А дальше шла внутренность, приятно нагревающаяся от браги и греющая то, что называют душой.

– Как тебе? Теплее? – спросил Андрей.

– Именно. Нутро должно быть набито.

– От этого на душе становится светло. Зачем ты пришел сюда?

– Зачем ты меня пригласил? – Промычал Олежа.

– Просто у меня есть изобретение. – Сказал Василевич.

– Какое-такое? – сказал Олежа. Он же – Мистер О. Он же – А-лег. Он же – Мистер «Я вчера нажрался в хлам».

Андрей подмигнул Корешкову и подошел к белому комоду с позолоченными ручками и ножками. Над комодом было зеркало тоже в золотой раме, выполненной в византийско-русском стиле, на комоде стоял большой аквариум, в котором вместо золотой рыбки лежала библия, рядом лежал женский чулок, слева от комода стоял телевизор на триноге, в котором жужжал белый шум и над которым висело незаряженное ружье, справа – келья с красными подушками, перед комодом и зеркалом – Андрюша красился. Миру являлась Муся. Корешков потерял челюсть, когда Василевич стал напяливать юбку и блузку из верхнего ящика комода.

– Интересное. Я изобрела фразу, на которую мы будем все лепить. – Сказала Бурлескман, когда грим и парик, а главное – чулки и юбка были на ней.

– Не томите. – Пробурчвл Корешков.

– У вас раздвоение личности?

– Да. То есть, нет!

– Вы то выражаетесь, как простолюдин, то, извольте сказать – как господин.

– Шо за...

– И еще еврей, к тому же.

– Фраза. Вы должны тут сказать фразу, что за изобретение. А выражаться я могу как угодно. Я многолик, вообще-то.

– Да. – Муся вскидывает голову вверх, а потом резко опускает её вниз, как будто бы что-то упало. Муся – спускается на колено, подбирает со сцены что-то, и прикладывает ладони к сердцу. – Это – игра. – Она говорит это голосом молодой тигрицы, голосом нежной девы, голосом альтом и не-альтом, гениально, по-простому, говорит она фразу:

– Это игра.

– Вы мне фразу скажите!

– Сказала!! – кричит Муся, направив голову к Олегу.

– «Это игра»?

– Да, «это игра». Вот и вся фраза.

– Странно. Как-то просто...

– Все гениальное просто! – кричит Муся, словно в надежде докричаться до Олега. – Мы играем, Олег. Я сейчас как бы женщина. Игра отличается от не-игры тем, что к Себе можно прибавить «как бы». Это дает две вещи: с одной стороны снимает ответственность перед собой, с другой стороны, не напрягает других. Ты как бы. Ты не настоящий. А, стало быть, можно все.

– В церкви? – спросил Олежа и отрыгнул.

– Ты как бы в церкви, мой друг.

– Богохульство же.

– Чего?

– Играть в церкви.

– О, не стоит бояться ада. За игры в него не попадешь.

– Как же я к богу приду?

Олежа снова отрыгнул. Портвейн внутри приятно грел.

– Ты к себе приди. А для этого нужно примерить маски. Вот этим и займемся.

Олежа впервые поднялся с пола. Он нечаянно задел бутылку, которая откатилась к парапету. Деревянные столбцы сдержали её от падения на паству. Корешков перекрестился. Его тень, длинная от света свечей над потолком, перекрестилась тоже. Каскады свечей, освещающих лоно церкви, висели прямо на уровне балкона, от чего пышный силуэт худощавой Муси был черный, но яркий. Приглушенный свет проходил через локоны её кучерявых рыжих волос, от чего тень смешивалась в шевелюре травести с рыжим огоньком, делая голову Муси словно пылающей. В полумраке сверкали её глаза, сверлящие Олега.

И тут Олега понесло.

– Господи Иисусе, прости меня грешного, прости свинью срамную, кобылу дрянную… – Корешков рухнул на колени, и забился башкой о деревянный пол. Его голос в какой-то момент стал звучать громче голоса священника.

Муся подошла к нему и села на его горбоватую спину. Олег заткнулся, голос священника снова стал править бал, а Олежа шептал на себя проклятия.

– Свинья срамная… Кобыла дрянная… Сволочь. Гад. Тварь ничтожная…

К тихому шепоту смотрителя рядом и громкому гласу священника вдалеке добавился ровный голос Муси не далеко, но и не близко.

– Как бы свинья… как бы кобыла… как бы сволочь…

– А? Что? – Олег впервые поднял голову. Муся встала и, театрально развернувшись на одном каблуке своих красных блядских туфель, поставила другой каблук на спину молящемуся.

– Кто ты сейчас? Какова твоя персона? – прошептала Муся одними красными блядскими губами.