Страница 20 из 174
Это сцена 5.
В ролях:
Мусечка.
Юноночка.
Барбарочка.
Маньяки.
Читать голосом хитрым и громким!
Каблуки стучали по асфальту, словно кованые копыта молодой лошади, несущей в седле гвардейского офицера. Намечалась история о том, как трех трансвеститов изнасилуют, обокрадут, побьют в грязном провинциальном городе. История могла получиться короткой, грубой, резкой и циничной. Ночью в Старой Башне полно отморозков. Они из тех, кто не побрезгует забрать жизнь ради горстки звенящего мусора с печатью банка. Из тех, кто используют покров ночи и темные ткани, чтобы скрыть свои манеры и лица.
А вот ни Барбара Рис, ни Муся Бурлескман, ни Юнона Авось нисколько не скрывали лиц (уже все трое шли с висящими на ушах марлевыми повязками, не стесняясь смога), манер (точнее – их отсутствия), и даже некоторых частей тела. Они смеялись, терроризировали автомат с газировкой, который изрыгал струю воды от удивления, что им пользуются ночью, пили ту газировку, рыгали на всю улицу, смеялись снова. Они, все трое, бегали за кошками, пытаясь поймать; за голубями, срывая вверх целые стаи, спотыкались, падали, смеялись.
Не по-мужски, но и не по-женски – по-своему, от души, как получалось – какая разница как смеёшься, главное, чтобы было весело и, к тому же – сейчас глубокая ночь. А это значит – кто бы ни кричал на тебя из окна, и какие бы помои он на тебя не выливал – ты всегда можешь убежать, и каблуки тут не помеха.
Трио шло по улицам Старой Башни, иногда ловило краем глаза бегущих в переулках крыс и тех, кто был с душою крысы. Иногда все трое, согретые изнутри абсентом, пускались в бег, с хохотом, от которого в окнах мелькали движения любопытных глаз и мерцания занавесок. Город не спал там, где не спали трое из балаган-театра «Персона».
Название говорящее, вы уже знаете. Табунок из балагана поднимал сонное царство, будоражил, возмущал и скрывался, чередуя свои появления – то кругами под фонарями, то непонятными фигурами из темноты и полутени.
Они стирали надпись «гусь» на стене, и писали «пес».
А надписи «пес» зачеркивали, и писали «гусь».
Что это означает – чуть позже…
Они мочились на огромные граффити человеческой почки в разрезе. На огромного арлекина на другой стене. На большую надпись «#оголтелый #балаган #цветным кружением показывает #нереальность происходящего».
Они прыгали на выброшенном красном диване с желтыми поролоновыми дырками, окончательно его ломая, били зеркала в позолоченной раме, приставленные на помойке к обшарпанному комоду без ручек, разбивали кинескоп перевернутого телевизора на ножках, играли с пустым круглым аквариумом от золотой рыбки.
.
.
.
Разумеется, на них хотели напасть. И не один раз.
Табунок топотал себе дальше. Зеленое зелье гнало их в шею и в гриву – они предавались этому гонению, выражая признательность и покорность абсенту, но абсент, как и любой мужчина, не смог устоять перед всеми троими.
Хитрость тут была такая: чем больше он, наш зеленый красавец, «завладевал» троицей, чем больше потирал руки в ожидании взятия над ними полной победы, тем больше они уничтожали его, прямо с горла, как никогда бы ни одна дама в Старой Башне не сделала.
В этой погоне за зеленым счастьем не выигрывал никто.
И на них напали.
Тогда, когда бутылка с погибшим полностью абсентом разбилась вдребезги под улюлюканье и аплодисменты бессовестно использовавших его артистов, на осколок от зеленой же бутылки наступил лакированный мещанский туфель. Выше этого башмака шла грязная черная штанина из плотной ткани, потом был серый плащ с капюшоном, прядь рыжих волос и два глаза, глядящих исподлобья и над повязкой из марли. Этот малый держал перед собой нож.
– Отдали все, что есть ценного, сучки.
Муся подняла юбку, чуть приспустила красные кружевные трусики и начала мочится перед собой, на зеленоватую от остатков абсента брусчатку. Рыжий с ножом уронил челюсть, нож, достоинство и свое восприятие мира. Казалось, что он сейчас сам начнет изливать свое удивление, только не спуская штанов. Не потому, что ему было все равно, и он часто стирал свои вещи, а потому, что достоинство этой, как ему показалось сначала, бабы – было достаточно обидно… больше. Рыжий даже не знал, что его больше разозлило – наличие у этого существа, что уже заканчивало мочиться перед ним, члена, или его размер, обидно бивший по члену этого малого.
Малого.
Наверное, даже слишком малого.
– Что уставился, членов никогда не видел? – сказала Барбара. Она поймала взгляд Рыжего, и закрылась веером.
– Свой покажи, померяемся! – сказала Юнона. Рыжий бегал глазами от одной к другой, видимо, чтобы не смотреть посередине, на Мусю. Она уже спрятала достоинство, и смотрела на Рыжего, кокетничая и игриво зазывая. Рыжий не выдержал: