Это игра

– Я убью тебя, тварь! – заорал он, но крик растворился в двух выстрелах с обеих сторон. Юнона попала рыжему в задницу, а Барбара попала в задницу ему же. Посему Рыжий не сдох, а просто упал на Мусю, та оттолкнула его, подошла ближе, нарочно вдвое сильнее виляя задом, взяла нож и, держа его двумя пальцами подняла над Рыжим.

– Маленький мой, где у тебя десяточка? – спросила Бурлескман, но Рыжий почему-то не ответил, а корчился от боли на зелено-красно-серой брусчатке.

– Смотри, как дрыгается. Может, ему больно? – спросила Юнона у коллег. Коллеги, и Юнона в том числе, отреагировали коллективным «Хм-м-м-м…». Они все подставили пальцы под подбородок, смотрели на Рыжего, который тянул к ним руки, красные от крови и черноватые от пыли.

– Боже, да он же умирает!!! – завизжала Барбара, тот визг, со вскинутыми вверх трепещущими руками подхватили остальные. Казалось, что и Рыжий визжит тоже, лишь бы они что-то сделали и не бросали его одного, блять.

Если вы когда-либо видели трех переодетых бабами мужиков, несущих раненного в ягодицы вора, то описывать сию процессию мне нет смысла. Однако вы, скорее всего, никогда не были в Старой Башне. С чем Я вас и поздравлю. Ну а что касается вора неудачника, то ему устроили занимательный вояж до городской больницы. По дороге Юнона рассказывала рыжему о постмодернизме, Барбара спрашивала уже в 46 раз, за какую команду в крокете Рыжий болеет (он так и не ответил), а Муся учила воришку нотам. А еще она иногда пела. Рыжий не подпевал, засранец, но иногда выл, когда кто-то по-пьяни спотыкался, и это отдавалось вору в заднем месте.

Его донесли до дверей больницы. Никто из нашей троицы не стал проверять, дышит он или нет. Но Рыжий, надо сказать, хрипел. Муся подбежала к двери, когда Рыжий оказался на гранитном пороге больницы, и постучала в дверь. Когда троица услышала стук каблуков дежурной медсестры…

Трио пустилось в рассыпную и, оббежав больницу, встретилось на другой стороне.

Второй раз все началось так же с мочеиспускания. Юноне приспичило, и она отделилась от процессии, уже изрядно подуставшей (алел рассвет) в подворотню. Она ничего не успела даже достать – там на леди Авось напал неизвестный с ножом, нежно приставил его к уху нашей дамы, к другому уху подставил губы и прошептал:

– Ты сладкая…

Юнона улыбалась, затрепетала ресницами, отодвинула задницу назад сильнее и согласилась со своим внезапным мужчиной. Потом внезапный мужчина начал целовать её в шею. Он лобызал её кожу вдоль сонной артерии, усыпляя и заставляя глаза щурится, как вдруг… он наткнулся на что-то необычное.

Рука маньяка, конечно же, полезла вниз. Прелюдия, запах шеи (странноватый, эта барышня была явно мужиковата), нежный шелк волос – все это возбуждало, но не было конечной целью. Конечная цель находилась под несколькими слоями кринолина, между двух резинок чулков. Когда маньяк хотел окунуться в озеро сладострастия, он рукой нащупал вместо последнего гору, горку, бугорок. Только не сладострастия, а чего-то другого. Бугорок был в неактивном состоянии, А Юнона уже блевала под ноги, выражая свое отношение к его поцелуям.

Взвизгнув, даже, скорее – хрюкнув, маньяк отпрыгнул назад, выронил нож и упал. Юнона стояла перед ним, мерцал её веер, из-за которого то появлялся взгляд, то исчезал. И маньяку не дано было его поймать. Потом на него упали еще две тени. Это были не просто тени женщин. На маньяке в свете фонарей отражались силуэты дам, явно враждебно настроенных. Во-первых, маньяк никогда не слышал столько мата. Во-вторых, эти женщины явно направляли на него три дамских пистолета.

По голосам маньяк слышал – никакие это были не дамы. Горе-насильник споткнулся, когда отходил назад, и упал. Он лежал в лужице слез и собственной мочи, и радовался, что ему пусть и не досталось сладострастное озерцо этой лярвы, но зато, он остался в живых.

– Вы твари!! Богомерзкие твари!! – кричал насильник-неудачник и крестился.

– Извольте объясниться, сударь, – сказала Муся, все так же держа сударя на мушке, – а разве насиловать – это богоугодное дело?!

Насильник разрыдался. Он закричал, давясь собственными соплями:

– А что же мне делать, если отец наш небесный сделал меня уродом?! – насильник разрыдался. – Онанировать, что ли?!! – Он завелся в диком плаче.

– Хм… – протянула Барбара. – Бедный-бедный.

– Какой обиженный судьбою мужчина!! – крикнула Юнона. Пистолет ни она, ни остальные не убирали. – Я даже не обижаюсь на него за его здоровое, в принципе, желание!

– Девочки, может, отдадимся ему из вежливости?! – засмеялась Муся.

– Я лучше издохну, чем займусь с вами сексом, юродивые!! В аду вам гнить!! Я лучше издохну!

– И это очень хорошо, достопочтеннейший сударь... – протянула Муся. – Потому что это... случится... – она выдержала потрясающую паузу... – СЕЙЧАС!

Под грохот выстрелов насильник убежал восвояси, похожий на курицу с пробитой ногой. Никто ни в кого не попал. Насильнику дали второй шанс. Видимо, это и была своеобразная жалость трансвеститов, о которой те говорили онанисту. Они шутили. В каждой фразе этих озорников был и сарказм, и грусть, и немного ярости, но озорной, доброй, которая скорее граничила со страстью, чем ненавистью.